Борис Гучков - И верить, и любить

Голубые звёзды над карнизом,
Песни соловьиные близки…
Словно бы с Корниловым Борисом
Я брожу сегодня у реки,
Где, пронзая тьму, звенит над плёсом
Соловья полночный непокой.
Ты его когда-то слушал, тёзка,
В Нижнем, по-над Волгой и Окой.
Это он, разбойный, не зевая,
Завладел подругой не молчком —
Плёнканьем и трелью зазывая,
Стукотнёй юлиной, гусачком.
Звал её, бедовую, ещё он
Бульканьем, оттолочкой – и вновь
Переливом, дробью и прищёлкой
Всю свою ей высвистал любовь.
Я бреду не шибко и не тихо…
Кажется, поёт сама река
Песню, где беспечна соловьиха
И, вспорхнув, летит от старика
К молодому и в любови злому.
С ним не будет тишины и снов.
Подчиняясь песенному зову,
Всё забыв, летит на этот зов.
Сам я растревожен этим пеньем,
Сам себя уже не узнаю,
И гляжу совсем иным я зреньем
На любовь тревожную мою,
И на дом, где звёзды над карнизом,
На кусты, где трели льют свои
Соловьи Корнилова Бориса
И мои шальные соловьи!..

В пору новолунья,
В полночи апрельской бесконечной,
Может, хватит, лгунья,
Полно притворяться бессердечной?

Шепчешь: «Ненавижу!..»
Но глаза я вновь твои целую
И, целуя, вижу
В них любовь и нежность дорогую.

И уже рукою
Губы ты мои не отстраняешь.
Тихой за рекою
Соловьиной музыке внимаешь.

Пусть немного грустно,
Но всё громче за рекою трели,
Но светлы все чувства
В пору новолуния, в апреле…

Таишь свою нежность и ласку,
Твердишь: всё сгорело в огне…
Такую печальную сказку
Изволь не рассказывать мне.

Неужто и вправду недолго
Твоя полыхала гроза?
Ах, как ты умеешь недобро
И холодно глянуть в глаза!

Ты тем не протянешь и руку,
Чьи лживы слова и пусты.
Тяжёлую эту науку
Отлично освоила ты.

Но будь откровенною. Ну же,
Хоть этого ты не таи,
Признайся, что я тебе нужен,
Что сны посещаю твои.

В них нежность незримо и властно
Тебя начинает душить.
Живая она, не угасла,
Ничем её не затушить.

С ней жить, дорогая, не слаще.
И, сколь ты не гонишь её,
Она изголовье всё чаще
В ночи посещает твоё.

Если вечер без луны – вдовец,
Значит, в полночь без тебя – тоска…
Скоро ли, когда же, наконец,
Ты домой вернёшься, далека?

Ты в такую невидь повернуть
Можешь, заблудившись, не туда.
Нет огней, лежит во мраке путь.
Где ты, путеводная звезда?

Что не светишь?.. Эта ночь – вдова.
Как черна её большая шаль!
Вновь к тебе летят мои слова,
Вновь к тебе моя летит печаль…

Этой женщине минуло сорок.
Сорок лет – бабий век, говорят!
Гардероб её полон обновок,
Изумруды на пальцах горят.
Всё гуляет она, молодится,
Красит губы, причёска пышна.
Ну ни дать и ни взять – молодица,
Целомудренна и не грешна.
Но всё чаще и чаще ночами
Горько плачет, уткнувшись в парик,
И доходит порой до отчаянья
Одиночества женского крик.
Нарыдавшись, красивая, снова
Весела среди белого дня,
Ожиданье чего-то большого,
Необычного в сердце храня.

А играть когда-то не умел я,
Но освоил нотные флажки.
Без гитары – разве ж это дело! —
Девок хороводили дружки.
Лузгание семечек пустое,
Хороводы, смех на берегу…
Вот гитару звонкую настрою,
Ласково по струнам пробегу
И сыграю! Чуточку терпенья!..
На гитару бант я повяжу,
И тебе тогда без промедленья
Что-то очень важное скажу.
Долго, долго я гитару мучил!
И хотя разбил я пальцы в кровь,
Научился петь «Бесаме мучо» —
По-испански это – про любовь.
Но когда, намучившись немало,
Вышел я, гитарою бренча,
Ты с другим по улице гуляла,
Надо мной, как видно, хохоча.
И забылись начисто все ноты…
С той поры, как вы ушли во тьму,
Три аккорда помню я всего-то,
А учиться снова – ни к чему.

Как порой безутешен твой вид!
Где ж ей взяться, отраде,
Если многое мне говорит:
Только дочери ради
Беспечально кольцо на руке…
Свет его обручальный
Тихо гаснет, как день на реке,
Бесконечно печальный.
Терпеливая мать и жена,
Ты не спишь до полночи.
Дочь уснула, а муж без вина
Зол и неразговорчив.
Зябко кутаешь плечи свои
В темноте беспросветной…
Нет, не спели твои соловьи
Песни самой заветной!
Это осень. И в чувствах у нас
Нет того уж пожара.
Бьёт волна о рыбацкий баркас
Беспощадно и яро.
Он скрипит, он ещё на плаву,
Без руля и мотора.
Я однажды тебя позову,
Но не знаю, как скоро.
А у нежности короток век…
Ты скажи мне, подруга,
Что там нынче за окнами:
Снег?
Тополиная вьюга?..

Знаю, что прощаюсь не навек,
Только расставанью я не рад.
Ты ушла – и белый свет померк,
А на свет декабрь не богат.
Он бесснежен, и темнеет в пять,
Он к тому ж дождлив, как никогда.
Так и есть – накрыло всё опять,
Не погода, право, а беда!
Фонари неяркие зажглись,
Только не рассеять им дождя.
Уходя, хотя бы оглянись!
Ты не оглянулась, уходя.
Сплетен ты боишься, иль молвы,
Или, может быть, себя саму?
Что ж не повернула головы,
Торопливо уходя во тьму?
«Нас молва не в силах разлучить,
Слышишь!» – я шепчу тебе, любя.
Но тебя в толпе не различить
И не докричаться до тебя.
Даже к ночи воздух не остыл…
Не трясёт декабрь своей сумы.
Ты довольно плакал и грустил,
Младший братец матушки-зимы.
Но меня не слышишь ты, о нет…
Ах, когда ж ты, братец мой, ответь,
Снизойдя, пошлёшь на белый свет
Не дожди, а снега круговерть?..

Думал я: всё лето будем рядом,
Словно птицы в синеве небес.
Но один остался, и не в радость
Мне река весёлая и лес.
Вроде не гнетёт меня усталость.
И чего, казалось бы, грустить,
Ведь в лесу ещё не заплеталась
Осени серебряная нить.
Но проходит время бестолково.
Впору звать: придите, холода!
Ты поверь, со мною вот такого
Не случалось прежде никогда.
А уж лес-то, я считал, излечит,
Успокоит, умиротворит…
«Это ничего, что ты далече, —
Мне рябина тихо говорит. —
Это ничего, что ты не с нею.
Ведь тебе со мною так легко.
Погляди, как жарко я краснею,
Позабудь – она ведь далеко…»
Гроздь, ещё незрелую, срываю.
Вот она, красивая, в горсти…
Но одно я только понимаю:
Не смогу покоя обрести.
Не молчи! Об этом не однажды,
Не однажды я тебя просил.
Расшумелся лес былинкой каждой,
Словно дождик вдруг заморосил.
Молодая, никнет под ногами,
Вся в цветах несорванных, трава…
Не твои ли в этом шуме-гаме
Слышу я, хорошая, слова?