Андрей Драгунов - Садово-парковый пейзаж

По запаху никак не распознать
хозяина жилища. В новом доме
он обитает, как бы не соврать,
всего неделю. Даже на балконе
ещё стоят коробки от вещей.
Он переехал из другой квартиры,
где жил с женой, но, правда, без детей,
как говорят досужие кумиры
подъездных лавок. Видимо, судьба
с ним обошлась не очень деликатно,
сослав его неведомо куда,
откуда путь вдвойне длинней – обратно.
Он переехал, видимо, затем,
чтоб больше никуда не возвращаться…
И запах штукатурки с новых стен
лишь дополнение к глаголу «расставаться».
Тем более, когда из всех вещей,
после раздела, лишь диван и книги
ему достались, видимо, за ней
осталось остальное и интриги
старательных подруг. Осенний лист
слетает на балкон. Он с наслажденьем
раскуривает трубку. Чистый лист
готов принять его стихотворенье
о новой жизни, и скрипит перо
уже нигде, нигде не застревая.
Мело, мело… Во все края мело…
И даже здесь, где жизнь уже за краем.

Странно, но всё ещё жив и глотаю пыль.
В новом пространстве время стучит, как счётчик,
когда под окном ожидающий автомобиль
о чём-то молчит зловеще, что тот налётчик
в универсаме. Ночью гляжу в окно,
привыкаю к пейзажу, учу наизусть рекламу,
примеряю новые звуки, как шарф к пальто,
согреваясь тем, что пейзаж ограничен рамой
и случайным облаком, влипшим в квадрат стекла.
Так случайная бабочка липнет иглой на стену,
не имея больше возможности в два крыла
пересечь пространство, найдя потолку замену.
Как ни странно, но всё ещё чем-то черню листы.
И родной словарь не спешу разменять на новый,
пусть и с детства знакомый. И призрачные мечты
о другом варианте сродни тюфяку с соломой,
и вода из крана, даже если по часовой
убегает прочь, не спеша заползти обратно
на другом континенте, где звезды над головой
пусть и ярче светят, но падают троекратно…

Но как будто светает и новый безумный день,
как хороший дворник, идёт со своей метлою,
продлевая, пока возможно, от солнца тень —
пусть ещё на день, а там, хоть трава травою…

Благодаря листве, двор похож на пустыню —
всюду барханы с протоптанною дорогой.
С другой стороны наполняет коровье вымя
с нежной плотью, но лучше его не трогать.
Лучше путь пустыня – всё равно всё сожгут во вторник,
как ненужный хлам, оставив лишь пепел ветру.
Отмечая конец урожая, угрюмый дворник
вдруг заметит – Зима! И даже закат фиолетов.

Где-то на юге, почти в окончании карты,
я остался на зиму, чтобы не греть канаву
где-то на севере с видом на ту эскадру,
что защищает от внешних врагов державу.
Здесь окончание лета ещё ничего не значит.
Солнце в своём зените перебивает осень.
Даже листва, слетая, как с чёрной доски задача —
на пол – не умирает, и ветер её наносит,
как ориентир на карту, где я в самом центре круга,
а по бокам не лучший, но вариант спасенья.
Вино и поднос с хинкали – вот достоянье юга —
это и есть, наверно, зимний варьянт везенья.
Осень, ещё немного, и превратится в лужу.
Лодочники выносят на берег свою посуду.
Видимо, всё же лучший выбор – встречать здесь стужу —
всё-таки край державы и милый пейзаж повсюду.

Империей правит осень, как снами ночь.
То ли привычка, то ли прогноз погоды,
то ли то и другое, но сны точь-в-точь
продолжение осени, т. е. – каприз природы.

Ночью здесь правит вымысел, т. е. – бред.
Т. е., если уснул, вариант проснуться
не всегда присутствует, т. е., когда ответ
не в самой подушке, в которую окунуться,

как в ночное облако, и не найти следы,
спутав все карты будням в конце недели,
смяв, как бумагу, ориентир воды
в мокрую простынь со снятой уже постели.

Ночью здесь даже призрак стучит в окно,
чтобы случайно с домом не ошибиться,
чтобы не вышло, как в старом немом кино —
Есть кто живой?.. – а в ответ лишь туман клубится.

Империя, смяв подушку, спит, как дитя.
Редкая птица позволит ночное пенье,
даже случайно, даже почти шутя,
желая сгинуть, как призрак, в ночном забвеньи.

Ночью, как осень, сползая в сплошные сны,
маленький город – Империя в три обхвата,
прячется в облако, чтобы опять, увы,
не оказаться, как раньше, во всём виноватым,

и не сравняться с кладбищенским строем крестов,
где всё по полочкам – даты рожденья и смерти,
где сообщения почтою, в несколько снов,
приходят досрочно и лишь в деревянном конверте,

как извещение из городского суда,
что ты свидетель, а дальше лишь время и дата,
когда тебя примут… Уже не составит труда —
куда-нибудь прочь из Империи облаком смятым.

Едва народившись, светило уходит прочь —
короток день зимою. И только утро
сохраняет черты, не смятые за ночь. Ночь —
только лишь часть – не лучшая почему-то.
Ночью все кошки серы и все углы
сглажены светом, т. е. отсутствием света.
Как ни старайся, не разглядеть черты
в мутном пространстве, скомканном до рассвета.
Даже пернатый странник, чьё время – ночь,
жмётся поближе и крышам, к верхушкам сосен,
к колокольне на площади, чей вид норовит точь-в-точь
повторить рисунок ограды, чей вид несносен.
Глядя вокруг, вдруг видишь – сплошная тень
слилась над городом. Ветер, увы, бессилен
что-либо сделать. Колокол целый день
молча глядит на город, как на пустыню.

Чем беспросветнее утро, тем легче жить.
Что будет лучше – нет никакой надежды.
За ночь, успев промокнуть, совсем остыть,
дождь заставляет искать потеплей одежду.
Зонт и перчатки, а лучше совсем – пальто,
сшитое за лето, как и пиджак на полке.
Глядя в пространство улицы, как в ничто,
думаешь, что не хватает одной двустволки
и пары выстрелов, чтобы свести на нет
жизнь и судьбу, как раньше Серёжа с Вовой.
Ну, в крайнем случае, может быть – пистолет…
или… верёвка… связанная подковой.

Вторую неделю осень. Сплошной туман.
Дни похожи на смятую за ночь простынь.
Мутное облако, трогая за карман
моего пальто, уплывает куда-то. В восемь
вечера всё ещё кажется, что светло,
но уже фонарь, как будто в концертном зале,
освещают пространство. Город, как в том кино,
заплывает в сумрак. Приезжие на вокзале
трутся о стену, стараясь понять, куда
их занесло. В какой, в этот раз, части света
они оказались? Осенняя ерунда
размывает черты, как, впрочем, и суть предмета.
И вечерний город, привыкнув к осенней мгле
за последнее время, смирившись с толпой приезжих,
различает лица знакомые в толчее,
отличая глаза и, лишь иногда, одежду…
И покуда осень вступает в свои права,
оставляя шанс не сгинуть в небесной каше
завсегдатаю облака, чьи иногда слова
застревают в сумраке, как не сказать в постели —
есть возможность выжить, закутавшись в первом снеге.
И пока холодное, смятое за ночь утро
расправляет черты, проснувшийся человек
начинает жить, и всё хорошо, как будто.