Илья Эренбург - Шесть повестей о легких концах [старая орфография]

— Готовьтесь, или всѣхъ сожретъ Хранцузъ, иль мы его крестомъ, штыкомъ, мотыгой! Зачѣмъ намъ воевать — все онъ — и ртуть и наборъ и урядникъ. Ядромъ плюется чортовъ котъ!

И слушаютъ старухи, слушаютъ солдатки, воютъ, готовятся ко дню.

А гдѣ то война. — Въ ставкахъ изучаютъ паутины хитрыя траншей. Министры, задыхаясь, примѣряютъ экспортъ колоній. Топорщатся карманы поставщиковъ. За пять шаговъ земли умираютъ десятки тысячъ Петровъ, Петеровъ и Пьеровъ. Война. Халчакъ же пьетъ, буянитъ, ртуть добываетъ, ждетъ.

Гдѣ то война. Гдѣ то Халчакъ. Здѣсь запахъ мандариновъ, мимозъ, духовъ, бензина Фордовъ. Монте-Карло. Резиденція принца Монакскаго, русскихъ князей, шпіоновъ, индентантовъ, дезертировъ великосвѣтскихъ шлюхъ и Вандэнмэра. Что дѣлать? Въ Брюсселѣ — почти война. И здѣсь было-бъ не скверно — пальмы, море, казино, фаршированный лангустъ — да было-бъ, если-бъ… Много непріятностей. Оружейный заводъ у нѣмцевъ, газета также, негровъ ловятъ и гонятъ на войну — имъ теперь не до божковъ плодородья. Вмѣсто англичанокъ въ школѣ живописи — военный штабъ и прочія метаморфозы. Надо было бъ, взяться за поставки, но Вандэнмэръ ослабѣлъ, подагра, несвареніе и меланхолія. Жанна уѣхала съ кубанскимъ плантаторомъ. И мѣсто ея — вѣрнѣе время — среды и субботы — пустуетъ. Эмиль остался въ Брюсселѣ. Помогаетъ германцамъ вывозить уголь и — патріотъ — ждетъ трепетно въѣзда Альберта, на бѣломъ въ яблокахъ, конѣ. А Францъ былъ призванъ, но остроумнымъ сочетаніемъ чековъ, болѣзней (по латыни) и пламенныхъ интервью въ газетахъ — «мы ихъ возьмемъ» — отдѣлался. Вмѣсто Ипра предпочелъ поѣхать въ отвоеванное Того, поставить торговлю съ неграми и выработку гутаперча. Отецъ одинъ. И мракъ. Утѣха только «Меркюръ». Добыча не пала. Карэ (онъ же по халчаковски, «Хрячъ») сообщаетъ: «Благополучно. Выписали китайцевъ. Дешевый трудъ. Большіе заказы для уральскихъ пріисковъ. Шлемъ 320.000.» Мѣшокъ съ почтой несется среди шхеръ, вдоль фіордовъ, ускользая отъ хитрыхъ субмаринъ — въ Монте-Карло. Ртуть течетъ. Подставивъ руку — можетъ еще Вандэнмэръ и жить — средь олеандръ вилла «Ле Мюэтть», — ѣсть маринадъ изъ грудокъ китайскихъ уточекъ, иногда, когда хорошая погода, и организмъ въ порядкѣ — грудку цѣловать ниццской Весты m-lle Кирэль, и въ казино поставить тысячу-другую на «красное» или на «четные» (на номера боится — времена не тѣ). Такъ не скудѣетъ Господь-Богъ, и дальняя невѣдомая халчакская земля.

Идетъ война. Сводки, лазареты, интенданты, экспортъ. Вдругъ на сѣверѣ (60°) первый, нестройный разрозненный залпъ: «Довольно!» Легкое колыханіе акцій, портфелей, фронтовъ, котелковъ, сердецъ.

Въ Халчакѣ еще спокойно. Матросъ пріѣзжалъ, говорилъ, хорошо говорилъ, и самъ веселый, рослый. Грудь подъ сѣткой вѣтромъ спалена. Подъ ней огонь — балтійскихъ штормовъ, боевъ, рѣзни. Не поняли. Напились. Только Егорычъ зналъ, вопилъ:

— Конецъ ему, снимай коперъ, собака полосатая! Христосъ Воскресе!

Тревожнѣй въ Монте-Карло. То есть, не въ отеляхъ, не въ казино, а только въ виллѣ «Ля-Мюэттъ», Жарко. А Вандэнмэръ не любитъ жары — припадокъ астмы. И потомъ эта революція ему совсѣмъ не нравится. Акціи пали на восемь пунктовъ. Конечно, обойдется. Какъ у насъ 1830-ый.

Въ общемъ, республика ничуть не мѣшаетъ. Соціалисты тоже симпатичные люди — помнитъ, какъ Вандэрмэйсъ трясъ руку и шепталъ «прогрессъ». Пока что — скверно. Не везетъ въ «трантъ э карантъ». Къ m-lle Кирэль безъ кольца, или по меньшей мѣрѣ шляпки — время зря терять — всѣ знаютъ — Веста. А жара растетъ. Мистраль. Во рту, въ носу, и гдѣ то въ черепѣ мельчайшій песокъ, раскаленный даръ Сахары. Побрызгалъ голову лавандовой водой. Взглянулъ на барометръ — любилъ все, гдѣ только ртуть, отъ зеркала у m-lle Кирэль до ртутныхъ медикаментовъ, хоть самому не приходилось пользоваться, осторожность соблюдалъ заранѣе — взглянулъ, блаженно улыбнулся: ртуть сжалась, отяжелѣла, стрѣлка падая легла на маленькое слово: «гроза».

Грянула. Далеко. Подъ 60°. Трахъ! Съ «Авроры» палили. Неслись, ругались, кудахтали, и умиленные вѣщали «миръ». Одни: Европа, Россія, проливы, идеалъ, купоны, красота, ресторанъ «Дононь», балетъ въ Маріинскомъ, держава, кюрассо. Другіе: міру миръ, и трахъ, и трахъ, веселымъ роемъ! Тенькаютъ, грохочутъ, рвутся. Еще кто то за Донона, за Имперію, за сейфъ, за Ванденмэра, слабѣя мечется, нюхаетъ кокаинъ, въ проходной дворъ, въ море, прочь! Трахъ! И надъ всѣми человѣкъ въ каскеткѣ, низкій, коренастый, голова — шаръ. Усмѣшка. Поютъ, слова вскипаютъ: «разроемъ до основанья, а затѣмъ»…

И кипень подымаетъ шаръ въ кастрюлѣ.

А затѣмъ?..

Затѣмъ… Нѣтъ не допѣли, не знаютъ, знать не хотятъ. Пока что — трахъ!

Теперь Егорычъ понялъ. Въ мартѣ убили стражника — чепуха — былъ семейный человѣкъ, добрякъ съ бѣльмомъ. Лѣтомъ подожгли домъ Хряща. Тоже не туда. Конечно, Хрящъ его намѣстникъ. Но самъ онъ — слизь въ штанахъ. А главнаго съ клешней — его теперь. Пріѣхалъ городской. Митингъ. Егорычъ:

— Товарищи, смотрите, не зѣвайте! Дьяволъ есть. Коперъ на башкѣ. Икру мечетъ. Ртуть ему нужна, то есть наша кровь. Теперь мы не попустимъ. Всѣ помремъ, а Хранцуза, чорта намъ не нужно. Мой Андрюшка въ бутѣ. А онъ въ закусочной на небесахъ. Тащи его, держи его крыжака, кровопуза усатаго!

Всѣ понимаютъ.

— Правильно! Такъ его! За ляжку! Буравомъ въ задъ!

Арина плачетъ. Голосуютъ резолюцію: «Уничтожить всемірный имперіализмъ!»

И Егорычъ, пророкъ библейскій — длань простеръ:

— Вотъ онъ ямперилистъ — коперъ сдери — крестомъ его, ядромъ его. Разсыпься!

Пустынный домъ. Открыты окна — вѣки. Поэтъ глядитъ. И жадно, какъ въ нижнемъ штрекѣ Халчака — пьетъ залпомъ озонъ — вой, ревъ, трескъ. Помнитъ — Халчакъ. Не только трубы — степь, дымная земля, скуластыя стремительныя лица. Имя — Халчакъ. Еще башлыкъ. Халва. Мордва. Чувашъ. Черемисъ. Чума. Кости пальцевъ теребитъ. Усмѣхаясь отстраняетъ томикъ Гете, и пишетъ — быстро, ровно — какъ дежурный у сейсмографа:

«Хрустнетъ вашъ скелетъ въ тяжелыхъ, въ нѣжныхъ нашихъ лапахъ.»

И слышитъ хрустъ — встаетъ Халчакъ тяжелый — камнемъ, сномъ тысячи пластовъ и бабъ, вѣками, тишиной, матерной бранью, запрѣлымъ, чумнымъ Христомъ, и нѣжный — до одури, до проливныхъ отчаянныхъ слезъ, до красныхъ институтскихъ куколъ — встаетъ — и міръ хруститъ, дробится, падаетъ въ большую ночь каскадомъ золотыхъ прощальныхъ крохъ.

Царское село — не царское и не село, но — ясно. Радіо-станція. Трескъ цикадъ. Искры свѣтляковъ. Слухачи со всякой мудростью на головѣ и въ головѣ принимаютъ, ловятъ трескъ, слова, пульсъ человѣчества. Тифозный пульсъ — быстрый, дробь, выпаденія, перебои. Чудовищная ерунда. Съ Эйфелевой вопятъ: