Джек Лондон - Межзвездный скиталец - английский и русский параллельные тексты

Это не мой голос, полный страха, кричал по ночам о вещах, которых я, несомненно, не знал и не мог знать. The same with my childish angers, my loves, and my laughters. Также и мой детский гнев, мои привязанности, мой смех. Other voices screamed through my voice, the voices of men and women aforetime, of all shadowy hosts of progenitors. Иные голоса прорывались сквозь мой голос, -голоса людей прошлых веков, голоса туманных полчищ прародителей. And the snarl of my anger was blended with the snarls of beasts more ancient than the mountains, and the vocal madness of my child hysteria, with all the red of its wrath, was chorded with the insensate, stupid cries of beasts pre-Adamic and progeologic in time. Мой капризный плач смешивался с ревом зверей более древних, чем горы, и истерические вопли моего детства, когда я багровел от бешеного гнева, были настроены в лад бессмысленным, глупым крикам зверей, живших раньше Адама, иных биологических эпох. And there the secret is out. Я раскрыл свою тайну. The red wrath! Багровый гнев! It has undone me in this, my present life. Он погубил меня в этой нынешней моей жизни. Because of it, a few short weeks hence, I shall be led from this cell to a high place with unstable flooring, graced above by a well-stretched rope; and there they will hang me by the neck until I am dead. По его милости меня через несколько быстролетных недель поведут из камеры на высокое место с шатким помостом, увенчанное очень прочной веревкой; здесь меня повесят за шею и будут дожидаться моего издыхания. The red wrath always has undone me in all my lives; for the red wrath is my disastrous catastrophic heritage from the time of the slimy things ere the world was prime. * * * * * Багровый гнев всегда губил меня во всех моих жизнях; ибо багровый гнев -- мое злосчастное, катастрофическое наследие от эпохи комков живой слизи, -- эпохи, предначальной миру. It is time that I introduce myself. Но пора мне отрекомендоваться. I am neither fool nor lunatic. Я не идиот и не помешанный. I want you to know that, in order that you will believe the things I shall tell you. Вы должны это знать, иначе вы не поверите тому, что я вам расскажу.

I am Darrell Standing.	Меня зовут Дэррель Стэндинг.
Some few of you who read this will know me immediately.	Кое-кто из тех, кто прочтет эти строки, тотчас же вспомнит меня.
But to the majority, who are bound to be strangers, let me exposit myself.	Но большинству читателей -- лицам, меня не знающим, -- я должен представиться.
Eight years ago I was Professor of Agronomics in the College of Agriculture of the University of California.	Восемь лет назад я был профессором агрономии в сельскохозяйственном колледже Калифорнийского университета.
Eight years ago the sleepy little university town of Berkeley was shocked by the murder of Professor Haskell in one of the laboratories of the Mining Building.	Восемь лет назад сонный университетский город Берклей был взволнован убийством профессора Гаскелля в одной из лабораторий горнозаводского отделения.
Darrell Standing was the murderer.	Убийцей был Дэррель Стэндинг.
I am Darrell Standing.	Я -- Дэррель Стэндинг.
I was caught red-handed.	Меня поймали на месте преступления.
Now the right and the wrong of this affair with Professor Haskell I shall not discuss.	Я не стану обсуждать теперь, кто был прав и кто виноват в деле профессора Гаскелля.
It was purely a private matter.	Это было чисто личное дело.
The point is, that in a surge of anger, obsessed by that catastrophic red wrath that has cursed me down the ages, I killed my fellow professor.	Главная суть в том, что в припадке ярости, одержимый катастрофическим багровым гневом, который был моим проклятием во все века, я убил своего товарищапрофессора.
The court records show that I did; and, for once, I agree with the court records.	Протокол судебного следствия показал, что я убил; и я, не колеблясь, признаю правильность судебного протокола.
No; I am not to be hanged for his murder.	Нет, меня повесят не за это убийство.
I received a life-sentence for my punishment.	Меня приговорили к пожизненному заключению.
I was thirty-six years of age at the time. I am now forty-four years old.	В ту пору мне было тридцать шесть лет, теперь сорок четыре.
I have spent the eight intervening years in the California State Prison of San Quentin.	Эти восемь лет я провел в государственной Калифорнийской тюрьме СанКвэнтина.
Five of these years I spent in the dark. Solitary confinement, they call it.	Пять лет из этих восьми я провел в темноте -это называется одиночным заключением.
Men who endure it, call it living death.	Люди, которым приходилось переживать одиночное заключение, называют его погребением заживо.
But through these five years of death-in-life I managed to attain freedom such as few men have ever known.	Но за эти пять лет пребывания в могиле я успел достигнуть свободы, знакомой лишь очень немногим людям.
Closest-confined of prisoners, not only did I range the world, but I ranged time.	Самый одинокий из узников, я победил не только мир -- я победил и время.
They who immured me for petty years gave to me, all unwittingly, the largess of centuries.	Те, кто замуровали меня на несколько лет, дали мне, сами того не зная, простор столетий.

Truly, thanks to Ed Morrell, I have had five years of star-roving.	Поистине благодаря Эду Моррелю я испытал пять лет межзвездных скитаний.
But Ed Morrell is another story.	Впрочем, Эд Моррель -- это уже из другой области.
I shall tell you about him a little later.	Я вам расскажу о нем после.
I have so much to tell I scarce know how to begin.	Мне так много нужно рассказать вам, что я, право, не знаю, с чего начать!
Well, a beginning.	Итак, начнем.
I was born on a quarter-section in Minnesota.	Я родился в штате Миннесота.
My mother was the daughter of an immigrant Swede. Her name was Hilda Tonnesson.	Мать мою -- дочь эмигрировавшего в Америку шведа -- звали Гильда Тоннесон.
My father was Chauncey Standing, of old American stock.	Отец мой, Чанси Стэндинг, принадлежал к старинной американской фамилии.
He traced back to Alfred Standing, an indentured servant, or slave if you please, who was transported from England to the Virginia plantations in the days that were even old when the youthful Washington went a-surveying in the Pennsylvania wilderness.	Он вел свою родословную от Альфреда Стэндинга, по письменному контракту закабалившегося в слуги или, если вам угодно, в рабы и перевезенного из Англии на плантации Виргинии в те дни, когда молодой Вашингтон работал землемером в пустынях Пенсильвании.
A son of Alfred Standing fought in the War of the Revolution; a grandson, in the War of 1812.	Сын Альфреда Стэндинга сражался в войну Революции; внук -- в войну 1812 года.
There have been no wars since in which the Standings have not been represented.	С тех пор не случалось войны, в которой Стэндинги не принимали бы участия.
I, the last of the Standings, dying soon without issue, fought as a common soldier in the Philippines, in our latest war, and to do so I resigned, in the full early ripeness of career, my professorship in the University of Nebraska.	Я, последний из Стэндингов, которому скоро предстоит умереть, не оставив потомков, сражался простым солдатом на Филиппинах в последней войне Америки; для этого я отказался в самом начале карьеры от профессорской кафедры в университете Небраски.
Good heavens, when I so resigned I was headed for the Deanship of the College of Agriculture in that university-I, the star-rover, the red-blooded adventurer, the vagabondish Cain of the centuries, the militant priest of remotest times, the moon-dreaming poet of ages forgotten and to-day unrecorded in man's history of man!	Подумайте! Когда я уходил, меня прочили в деканы сельскохозяйственного отделения этого университета, -- меня, мечтателя, сангвинического авантюриста, бродягу, Каина столетий, воинственного жреца отдаленных времен, мечтающего при луне, как поэт забытых веков, доныне не занесенный в историю человека, писаную человеческой рукой.
And here I am, my hands dyed red in Murderers' Row, in the State Prison of Folsom, awaiting the day decreed by the machinery of state when the servants of the state will lead me away into what they fondly believe is the dark-the dark they fear; the dark that gives them fearsome and superstitious fancies; the dark that drives them, drivelling and yammering, to the altars of their fear-created, anthropomorphic gods.	И вот я сижу в государственной тюрьме Фольсома, в Коридоре Убийц, и ожидаю дня, назначенного государственной машиной, -- дня, в который слуги государства уведут меня туда, где, по их твердому убеждению, царит мрак, -мрак, которого они страшатся, -- мрак, который рождает в них трусливые и суеверные фантазии, который гонит этих слюнявых и хнычущих людишек к алтарям божков, созданных их страхом и ими очеловеченных.

Читать дальше