Андрей Лещинский - Причина смерти

— Да, что-то, наверное начинается.

— Какие в ж…пу последствия? Поручите кому-нибудь. Всё будет хорошо.

— Я верю.

— А я уверен. Но сейчас поехали ко мне, вас уколят, и болей не будет.

— Спасибо. Вы тоже очень устало выглядите.

— А я тоже уколюсь.

— Вы?!

— Вам можно, а мне нельзя? Мне тоже надоело. Всё, Саша, п…дец, всё кончилось, чего тянуть.

От дороги, выводившей на Пулковское шоссе, подъехала машина Доктора. Двери открылись, за рулём была Инна. Они сели на заднее сиденье, Доктор потянулся к пульту бара, сказал:

— Домой, Инна, пожалуйста. Хочу вас проинформировать о том, что я закрываю бизнес в России и уезжаю в Германию. Уеду сразу после похорон Крока и Тархова. Поедете со мной?

— Это моя судьба, Борис Эмильевич.

— И моя, как видно, тоже.

Центростремительные силы — память мира о начале времен, а Центробежные — воля Создателя. Суть в том, чтобы проявить волю один раз в самом начале. Дальнейшие попытки что-нибудь подправить будут безусловно успешными, но войдут в противоречие со сформулированным во второй фразе Эпилога правилом чистой и честной игры, а также привлекут крайне нежелательные внимание Тех.

Чистота хорошо соответствует простоте, а сложность обязательно теряет идеальную белизну и пачкается цветами, на которые разлагается. Конечно, нетрудно прокрутить что-нибудь стандартное бесконечномерное или внепространственное, дать первичный толчок, потом наслаждаться прекрасными узорами движения сотворенного мира, а они прекрасны всегда, даже в самых простых играх, следить за борьбой Своей воли и памяти элементов игры, а эта двойственность всегда прячется в глубине самых сложных и, казалось бы, исключающих простоту взаимодействий, удивляться неповторимым, а они всегда неповторимы, сколько ни играй, напряжениям, возникающим, зреющим внутри игры, и прорывающимися всплесками энергии, переводящими игру на следующий уровень. Наконец, приятно и завершение игры, так сказать, эндшпиль, когда страстная нежность памяти о восторгах рождения и первых мгновений бытия становится сильнее одного, смутно вспоминаемого и ощущаемого импульса Его воли, и устремляет игру к повторению этого прекрасного начала, к возврату в идеально чистую и всё содержащую, непорочную и чувственную точку, и существование в заранее предуготованном и стройном порядке завершается быстрым концом игры, победой Игрока и смертью всех использованных фигур. Так торжествует желание жизни.

Эта игра была очень сложной именно в силу исходной простоты, и абсолютно корректного соблюдения основного правила не получилось. Приходилось менять кое-что на ходу, стараясь, чтобы изменения не выходили за рамки дозволенного. Снаружи, вне игрового пространства, этого удалось достигнуть. Те не реагировали. Он Сам заранее простил себе некорректности, очевидно долженствовавшие быть искупленными конечным результатом, финалом, апофеозом, который медленно начинал разевать свою торжествующую пасть за контурами хрупкой, тщательно выстраиваемой Им конструкции.

Сильнее было затронуто внутреннее пространство игры. Конечно, люди не могли непосредственно воспринимать изменения. Они были принуждены к собственным переменам, что оставляло элементы мира в топологически тождественных отношениях и исключало возможность существования внутри игрового пространства следов предыдущих версий. Так должно было быть, и так было, но были ещё какие-то эфемеры, трепетавшие за границами бытия и проявлявшие свои воздействия в странных мыслях людей, неожиданных свойствах трав, противоестественных пристрастиях и разрушительных наклонностях человечества. Кроме того, семь уровней были опасной чрезмерностью для такого простого пространства, люди существовали слишком долго, успели сделать и понять слишком многое и подошли слишком близко к рубежу безопасности.

При этом становилось совершенно ясно, что, если удастся довести эту игру до финала, то именно не в последней степени благодаря этим знаниям, озарениям и догадкам. Выходило, что допускаемые Им нарушения правил, что вся эта вязкая масса, весь этот густой, многослойный и тяжёлый узор опасных событий, который тянулся за движением первотолчка Его воли, и который воспринимался, как трудная помеха, как зыбкая тень на пути достижения цели, как некий экскремент деятельного творчества, липко обмазавший прозрачные переплетения финала, что весь этот студень обмолвок слова живого есть не ошибка, не грусть, не досада, а необходимая часть апофеоза, стремившегося к завершению мира.

Он признал чужеродность этой части и содрогнулся от пришедшего понимания того, что Сам является частью созданного кем-то или Кем-то плана. Это гармонировало с ясно видным в близком отдалении окончанием игры, а приход понимания извне добавил необходимый штрих и сказал в полный голос о начавшемся для Него Самого ходе времени, времени бесконечного, неограниченного и бесконечномерного, но, тем не менее, монотонно отсчитывавшего движение Его бытия.

Он хотел бросить игру, но потом устыдился Своего малодушия, тем более, что ждать оставалось совсем недолго, и финал был своеобразным, странным и захватывающе интересным.

Неутомимая деятельность Его созданий влекла предметы к завершению плана. Он радовал Себя наблюдением пути основного объекта, так сказать, домашней заготовки, которая лежала надёжно спрятанной почти всё время прохождения игрой последних четырёх уровней. Он присмотрел её в самом начале первого уровня, выделил из первичной точки, остановил для неё время, подправил некоторые пространственно-энергетические характеристики и побудил людей спрятать и бережно хранить её под самым первым в их истории, самым большим и самым долговечным искусственным сооружением. Этот предмет — очень гладкий чёрный цилиндр размером приблизительно с руку ребёнка, претерпел необходимые трансформации, в частности резкое уменьшение плотности, но сохранил почти первозданную память о миге рождения и неотменяемое желание возврата в материнское лоно, исполнению которого препятствовал Его категорический приказ.

Всё кончилось. Свершилось. Он добился Своего, и седьмой уровень безумно-прекрасной вспышкой последнего всеобъемлющего взрыва прекратил течение времени и уничтожил существование пространства. Игра стянулась в точку, точка ушла в небытиё, небытиё обрело форму, из формы родились чувства. Случилось то, что Он прозревал ещё на четвёртом уровне, чего ждал, чего хотел и чего боялся, то, что побудило Его пересмотреть отношение к собственным эмоциям, которые всегда воспринимались, как награды за успешные игры, которые Он ценил тем дороже, чем сильнее были их напряжения, но которые теперь несли не только лишь радость, но и боль, муку и дурные предчувствия.