Андрей Лещинский - Рождение червя

Он остановился с размаху быстрого бега, на него смотрели, прервав разговор, и он смотрел на них, не придумав, что делать. Хотелось бежать к няне, она реже сердилась, когда он делал что-нибудь не так, но мама тогда бы точно рассердилась. Она подумала бы, что он просто так прибежал плакать, ни от чего, без всякой причины. Он дернулся бежать к маме, но тут няня стала приподниматься с кресла и протягивать в его сторону мягкие приглашающие руки. Он шагнул к ней, но испугался обидеть маму. Запутался, затопал ногами на месте и до быстро приближавшегося к глазам и горлу горячего и громкого плача успел прокричать слова, которые должны были объяснить его появление на кухне так поздно и направить гнев и силу взрослых не против него, а на испугавшего и непонятного врага:

— Бабочка! Там бабочка! Машет!

Через пелену слез и за громкими жалобными криками он не увидел, как мама быстрее няни поняла, что тут не просто сон, не просто каприз, как она встала и подошла к нему. Он взлетел вверх к зеленой кофте с желтыми пуговицами, которые любил крутить, но сейчас не стал, изгиб коридора промчался мимо, бросив назад темноту и страх, он услышал:

— Ну что там за бабочка? Господи, тяжеленный ты какой.

В комнате зажегся свет, он снова был в кровати, стоял и смотрел, держась за прутья спинки. Мама осталась с ним, няня быстро ушла, потом пришел сердитый папа, но мальчик хорошо видел, что сердятся не на него, потом пришла обратно няня с алюминиевым тазом. Взрослые суетились, двигались, смотрели на потолок, показывали друг другу руками, говорили непонятные слова. Мальчик был очень рад тому, что все эти движения начались от его плача и криков, он снова хотел спать, но хотел и награды — чтобы на него снова обратили внимание. Он показал кивком головы на место страшных звуков и взмахов, сказал тихо:

— Бабочка...

— Он бабочки испугался. Ну, не бойся, бабочка улетела, она уже далеко.

Мама поцеловала его, няня уже ушла, а папа стоял у выключателя, готовый гасить свет.

Он остался один. Теперь ему было интересно, хотелось, чтобы бабочка опять прилетела, помахала крыльями, полетала бы по комнате. Но бабочки не было. На том месте стоял таз, в него капала вода с потолка: крыша снова протекла, вначале звуки были звонкими, и что-то там взлетало вроде тех полупрозрачных взмахов, потом стало капать с длинными булькающими звуками, стало скучно, мальчик заснул.

Он просыпался, засыпал, в промежутках играл, ел, гулял с няней. Зима кончилась, потом началась и кончилась весна, пришло лето, пора было уезжать на дачу. В один из последних городских дней его одели для гулянья в коричневые сандалики с ремешками, которые он не умел еще сам застегивать, белые носки, короткие желтые штаны на лямочках и с желтеньким прямоугольником спереди, закрывавшим живот и часть груди, голубую рубашку с короткими рукавами и белую панамку с пуговкой на макушке. Они с няней пошли в переднюю, она за чем-то вернулась, мальчику надоело ждать, и он через пыльные шторы, закрывавшие дверь в соседнюю большую комнату, заглянул туда и увидел на фоне светлого солнечного окна папу и маму, стоявших и смотревших друг на друга. Папа был в своей полосатой пижаме, а сверху была надета красивая новая шинель. Мальчик не знал, что сегодня воскресенье, поэтому папа не пошел на службу, что портной только что принес новую летнюю шинель и папа ее меряет, что на ней погоны подполковника, а вчера еще папа был майором, и поэтому папа и мама улыбаются, не говорят ничего, и светлая комната не затемняется их обычной раздражительностью. Он смотрел на них тихо, не желая быть замеченным, но и не прячась, тут папа как-то так повернулся, серые полы взлетели, опали, вспомнился страх, и между ним и взрослыми вдруг задрожала тонкая пленка неясных обид, испугов и непониманий.

— А ну, подними руки в стороны, — сказала мама.

Папа развел руки, незастегнутые полы разошлись, из-под них показался полосатый живот с синими пуговицами, мальчик не понял, зачем надо так делать, сунул палец в рот, тут услышал нянин голос, шум открываемой двери и пошел за ней, смущенный, обманутый чем-то и недовольный собой.

Они медленно спустились с третьего этажа по широкой лестнице, мальчик впереди, няня сзади. Он нес металлическую черную лопатку на деревянной некрашеной ручке, она — сетчатую красную авоську с металлическим ведерком, разукрашенным зелеными и красными цветами, и такие же разноцветные формочки для вылепливания куличиков из песка.

Внизу, на Чайковского, дворничиха подметала тротуар, люди выходили из синего троллейбуса, у выезда из двора поперек тротуара боком к газону стояла папина машина, накрытая брезентом. Няня поздоровалась с дворничихой, мальчик пожалел, что нет лошади с большой телегой, на которой один дядя привозил еду в булочную, помещавшуюся в полуподвале их дома, там, где раньше была дворницкая.

Они перешли улицу, дальше был Друскеникский переулок, мощенный булыжником, с развалившимися плитами тротуара, в щелях которых росла низенькая травка. На углу сидел одноногий человек в синем старом костюме, рядом с ним лежала серая кепка, а в ней несколько монеток. У мальчика и няни денег не было, они прошли мимо. Мальчик спешил к главному делу на пути в Таврический. По левую сторону переулка в глубине за деревьями был какой-то домик, а перед ним вдоль тротуара — длинная решетка из вертикальных чугунных прутьев с прямоугольным сечением. Надо было взять лопатку одной рукой, побежать вдоль решетки так, чтобы лопатка хлопала по прутьям. Получался звон, ритм которого можно было менять скоростью движения. Несколько секунд мальчик был счастлив, но решетка кончилась, опять возобновился медленный важный шаг рядом с толстой, никогда и никуда не спешившей няней. Переулок вывел на улицу Петра Лаврова и небольшую площадь у «Спартака». Там и на бульваре посреди улицы играли дети, иногда там гулял и мальчик, но сегодня мама сказала идти в Таврический. По дороге было еще одно развлечение — газоны по бокам грунтовой, посыпанной крупным красным песком дорожки, шедшей посредине длинного, до самого Таврического, бульвара, были огорожены низенькой горизонтальной, покрашенной в черный цвет трубкой на таких же столбиках. По этой трубке было очень интересно идти, держась за нянину руку, — иначе было никак. У мальчика была мечта: пройти по этим трубкам от «Спартака» до Таврического, ни разу не сбившись. Ничего не получалось. Он старался идти как можно быстрей, все равно выходило медленно, и няня каждый раз отпускала руку и говорила: «Так мы с тобой никогда не дойдем. Слезай». И мальчик спрыгивал на дорожку, потому что на газон было нельзя. Он каждый раз думал о том, что когда станет взрослым, когда будет носить такое же серое с желтыми точками пальто и такую же кепку, как старшеклассники, то обязательно пройдет туда, а потом еще обратно.