Андрей Лещинский - Ребра жесткости

Тамара лежала на его правой руке, отдыхала, но Евгений Викторович понимал, что это на несколько секунд, сейчас потребуется продолжение. Он провел левой рукой по своему чужому, как бы анестезированному телу, потрогал бесконечно далекий от головы фаллос, с удивлением и облегчением убедился, что он напряжен и тверд без признаков сомнений и слабостей, высвободил правую руку и ласково, но быстро, пока обстоятельства позволяли, повернул Тамару на спину.

Все началось и кончилось очень хорошо и для него, и для нее. Они лежали, легко соприкасаясь руками, Евгений Викторович чувствовал колоссальное облегчение, такое живое и яркое чувство счастья от успешно выполненного трудного дела, что даже не хотел подумать о том, получил ли он полагающееся всякому нормальному человеку наслаждение от секса. Наверное, да, а как же иначе? Он понимал, что сделал многое и может себе позволить расслабиться. Двинул правую руку дальше от себя, она легко скользнула вверх и улеглась на плоский и твердый, как нагревшаяся на солнце доска, живот Тамары.

— Какой у тебя твердый живот. Ты что, спортом занимаешься?

— Да. Я на шейпинг хожу два раза в неделю и еще на спортивный степ. А вы?

— Зарядку делаю. Ты что, будешь меня на «вы» называть? Думаешь, мы еще мало знакомы?

Она повернулась на бок, обняла его и тихим смешливым шепотом жарко сказала прямо в ухо:

— Вы такой хороший. Лучше Евгения Викторовича никого нет.

— А чего во мне хорошего?

— Вы добрый. Мне вообще хорошо с вами.

— Правда?

— Конечно, — сказала Тамара, и он понял, что это правда. — Я бы никогда не стала делать ничего, если бы не хотела. Зачем мне это нужно?

Потом они встретились через неделю, потом еще, потом еще... Сначала Евгений Викторович водил Тамару в музеи, она соглашалась, ходила, слушала его рассказы, но он видел, что ей скучно. В театры она ходить не хотела — все ее вечера были чем-то заняты. Он не мог понять, для чего она с ним общается. Пробовал делать подарки — и это было не нужно. Она взяла колечко с сапфиром и мелкими бриллиантиками, ни разу не надела, да и вообще он сразу увидел, что не угодил и что подарки ей ни к чему. Он хотел платить за нее в «Европе», но она стала устраиваться так, что счет всегда был оплачен до его прихода. Он стал бояться, что она его бросит, но нет. Каждую неделю они встречались, шли в снятую им квартиру в самом начале Гороховой и занимались там сексом, который становился для Евгения Викторовича все более приятным и необходимым. Он понимал, что это — что-то вроде психотерапии, чувствовал себя гораздо лучше, чаще прорывал пелену и надеялся, что скоро она совсем порвется и унесется током времени.

Им очень нравилась квартира. Она была на седьмом этаже огромного жилого дома. Под окном зеленели, чернели и рыжели под разными углами обрезки плоскостей железных крыш с антеннами и крошечными домиками чердаков, а над ними гигантским миражом пугали зрение цилиндрическая колоннада и купол Исаакиевского собора. В квартире всегда был беспорядок, на стенах висели отвратительные современные городские пейзажи, маскировавшие неумелость художника пародиями на абстракционистские, импрессионистские, конструктивистские и всякие прочие изыски, всюду стояли горшки с зеленью, которую раз в неделю поливала хозяйка. Ванна с мерзко шипевшей и все время гаснувшей газовой колонкой стояла на кухне. Как-то раз, в октябре, они почему-то встретились ближе к вечеру, не в «Европе», а рядом с ней в его машине. Купили сока и пирожных, сели на кухне. Тамара решила принять душ. Он смотрел на освещенный прожекторами собор, на худенькую девушку, обливавшуюся струями воды и заметно возбуждавшуюся их воздействием, пил сок и думал, что вылечился от неизвестной болезни, стал здоров, силен и бодр, что надо чего-то делать, как-то привязать к себе Тамару, может быть, предложить ей жить вместе, хотя понять, чего ей от него надо, для чего ей эти еженедельные встречи, он не мог. Интересно, что другие еженедельные встречи тоже продолжались, его подруга ничего не замечала, вернее, замечала, что Евгений Викторович стал уверенней в себе, живей и напористей.

Такой был странный ритм жизни. Секс совершался по средам и пятницам, выходные посвящались музеям и книжным магазинам, будни — работе, вечера — чтению. Работа шла очень хорошо, положение Валентина Юрьевича давало все новые и новые возможности заработков, офис Евгения Викторовича кипел жизнью, четверо его молодых подчиненных бегали по знакомым маршрутам: регистрационная палата, КУГИ, налоговая инспекция, фонды, банки, нотариальная контора, и энергия этого движения порождала новенькие бледно-зеленые стодолларовые бумажки, честно делившиеся Евгением Викторовичем после вычета расходов на четыре равные части: одна на взятки, вторая себе, третья Валентину, четвертая тоже Валентину для передачи Егору Кимовичу. Свою пятерку в месяц Евгений Викторович имел, хотел больше, но понимал, что работа в команде, кроме возможностей, приносит и некоторые ограничения: нельзя заниматься самодеятельностью и пытаться искать доходы вне общего дела. Будущее было в дружбе с Валентином, что было нетрудно и приятно, и в его служебном росте, что было труднее и во многом зависело от Егора Кимовича, а от кого там дальше, Евгений Викторович только догадывался, читая газеты и глядя телевизионные новости, но был уверен, что догадки верны. Валентин был очень занят, чем дальше, тем больше, с ним можно было общаться только по телефону, это было обидно, но было и хорошим знаком. Раз занят, значит, нужен, причем нужен Валя мог быть только тем, кто имел право распоряжаться его временем, должностью и доходами.

Евгений Викторович не ошибся. В середине сопливо-теплого ноября, в среду семнадцатого числа, в полдесятого утра, когда он ехал в центр из своего надоевшего юго-запада, ему позвонила помощница Валентина Юрьевича по связям с общественностью Елена Аркадьевна Большакова.

— Женька, ты где?

— Ой, кто это звонит! Какая честь, какое счастье! Доброе утро.

Звонок Елены Аркадьевны был хорошим знаком. Она звонила только по важнейшим и, так сказать, интимнейшим делам, и потом, Евгений Викторович знал, как обращаться с высокопоставленными доверенными дамами.

— Кончай дурака валять. — Он услышал улыбку, чуть ли не смех. — Ты, правда, где сейчас?

— В центр еду.

— Ты едь к нам. Можешь быть не позже полдвенадцатого?

Это был не вопрос. Следующее слово, произнесенное Евгением Викторовичем, не было ответом, а означало лишь то, что он услышал и понял.

— Конечно. А хоть намекнуть можешь?

— Гоша подойдет. Может быть, ты понадобишься.

— Ага. Ну, давай.

— Все.

Он ни мгновения не колебался, конечно, безусловно и без всяких глупостей он будет к полдвенадцатого, даже подумать нельзя о том, чтобы ради личных дел отказаться от такой встречи, но теперь как раз начал думать, что же делать с личными-то делами. Евгений Викторович приехал к себе, выпил чашку кофе, предупредил, что его не будет целый день, сел в машину и сказал шоферу ехать к «Европе». Пока то, пока се, время шло к одиннадцати. Он зашел в кафе, осмотрелся. Народу не было, Тамары не было, мимо шла беленькая невысокая официантка со знакомым лицом. Девушка была чистенькой, аккуратной, но некрасивой и несимпатичной. Такими здесь были все официантки, и Евгений Викторович, иногда задумываясь об этом, не мог понять до конца, в чем суть такого подбора кадров.