Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга пятая

– Мы с Лейзером кузены, – раввин вернулся к началу альбома, – последнее письмо от него пришло в сороковом году. Его отец умирал, он не мог покинуть Литву, иначе бы он, разумеется, выбрался из тьмы египетской. Сейчас как получается, – он поднялся, – нам доставили его комментарии к Мишне, – рав Бергер положил перед девушками книгу, – мы ее издали, а что касается остального, – раввин развел руками, – то связаться с равом Лейзером мы никак не можем.

– Мы знаем, что он сидит в темнице фараоновой, – раввин перешел на певучий язык Торы, – старший его сын, Исаак, учится в подпольной ешиве в Малаховке, а больше нам ничего не известно, – Мишель подалась вперед.

– Но если вы получили комментарии, – настойчиво сказала девочка, – то можно что-то передать в Москву, то есть в Сыктывкар. И вообще, – Роза заметила, что сестра сжала кулак, – можно кому-то поехать туда. Я знаю русский, – Роза едва не ахнула, – я могу отправиться в СССР. Я имею в виду, после школы, – Мишель покраснела, – я еще учусь, – Роза покрутила головой.

– Она скрытная, как папа. Впрочем, мы все такие, даже Элишева. Это тем более авантюра, никто ей не разрешит такую поездку…

Мишель, как весело говорила Аннет, подрабатывала ее личным секретарем. Баронесса де ла Марк устроила в одной из комнат особняка, как она выражалась на американский манер, офис. В старинных шкафах стояли аккуратные папки с ярлыками: «Канонизация отца Виллема», «Советские евреи», «Детский сад», «Центр культуры и досуга».

– Аннет выделяют кабинет в правлении компании, – вспомнила Роза, – она официально становится членом совета директоров, – Аннет часто разговаривала по телефону с Ньюкаслом.

– Питер мне помогает, – заметила сестра, – я все-таки училась истории, а не бизнесу, – несмотря на занятость, Аннет преподавала в рудничной, как ее по старой памяти называли в поселке, школе.

– И госпиталь у нас рудничный, – пришло в голову Розе, – хотя теперь его надо называть атомным, скоро откроется электростанция…

Она очнулась от успокаивающего голоса рава Бергера.

– Мейделе, – он налил Мишель чая, – не стоит рисковать. Даже если тебя пустят туристом в Советский Союз… – Роза вмешалась:

– Не пустят. Русские никогда в жизни не дадут визы нашему папе, он давно у них в черных списках, а в анкете надо писать, кто твои родители, – Мишель упрямо сжала губы.

– Виллем попал в Россию, никто его не удерживал… – Роза спохватилась:

– Извините, рав Бергер, это наши семейные дела. Нам стоило позвонить, – она заметила на столике маркетри старомодный аппарат, – мы нашли ваш номер в телефонной книге и решили, что… – он хмыкнул:

– Правильно решили. Хорошо, что вы застали меня дома, я жду посетителя, – он взглянул на часы, – а относительно семейных дел, то все евреи одна семья и все ответственны друг за друга, – он улыбнулся Мишель.

– Ваша старшая сестра делает большую работу, – в Израиле Аннет, как она выражалась, ни минуты не сидела на месте, – а что касается вас, – он задумался, – в СССР ездить не стоит, да вас туда и не пустят.

– Однако вы можете написать семье Бергеров, – Мишель покраснела, – иногда туристам удается навестить малаховскую ешиву, – по упрямому очерку подбородка сестры Роза видела, что Мишель собирается поступить именно так.

– Зная ее, она будет писать письма каждый месяц, – поняла старшая девушка, – она упорная, как папа. Впрочем, и мы схожи и этим, – часы пробили полдень, Роза со значением взглянула на сестру.

– Большое спасибо, рав Бергер. Письма можно посылать вам? – задребезжал дверной звонок, он развел руками.

– Разумеется. Извините, – раввин отчего-то смутился, – мне надо впустить посетителя. Всего хорошего, мейделе, я рад знакомству, – оказавшись на улице, Роза заметила:

– Здесь все дома такие, вторая дверь ведет во двор. Что на тебя нашло, – она взяла сестру за руку, – папа никогда в жизни не позволить тебе поехать в СССР, – Мишель независимо отозвалась:

– Писать он мне не запретит, понятно? – Роза пробормотала:

– Нет, разумеется, но кому ты собираешься писать? – Мишель вскинула голову.

– Исааку Бергеру. Пошли, – спохватилась она, – надо добраться до Яд-ва-Шема…

Роза подышала:

– Ерунда, мне все кажется. Это из-за чая, меня часто от него подташнивает…

Потрогав резную деревянную мезузу на двери рава Бергера, она заторопилась вслед за сестрой.

Аня заранее отпечатала речь, однако собиралась говорить не, как она выразилась, по бумажке.

– Скучных докладов мне хватило в Советском Союзе, – заметила она отцу, – папка, – женщина помахала замшевой обложкой работы Сабины, – больше для спокойствия, – Аня не сомневалась, что совет Яд-ва-Шема привык к долгим речам.

– Мы с тобой выступим коротко, – добавила она, – только по делу, – доктор Гольдберг пробурчал:

– Словно я когда-нибудь говорю по-другому, – Аня поправила ему галстук.

– Ты всегда говоришь замечательно, папа. Только цифры, свидетельства очевидцев и больше ничего, – они разделили, как сказал Гольдберг, ответственность. Отец рассказывал о подвиге шахтеров.

– Я воевал с этими людьми, – скрипуче сказал Монах, – мне и карты в руки. У меня тесть своя папка, – Аня собрала свидетельства спасенных жителями Мон-Сен-Мартена евреев, – будь здесь Маргарита, – его голос на мгновение дрогнул, – она тоже бы взошла на трибуну, – отец избегал говорить о кузине.

– Маргарита для него всегда была словно дочь, – женщина поморгала, – прекрати, не смей плакать, – ее слезы обычно оставались невидимыми для домашних.

– Только папа и Надя все знают, – вздохнула Аня, – от них не скроешь моей тоски. И мальчик растет, он все чаще спрашивает об отце, – Аня собрала фотографии мужа в альбом.

– На нем всегда плохо сидели костюмы, – смешливо сказал отец, рассматривая снимок первого причастия барона, – он чувствовал себя свободней в шахтерской куртке, – Гольдберг показал дочери еще одно фото, – это с той поры, когда они с Жюлем тайно спустились в шахту. Получилось, что они предотвратили большой завал. Той порой у нас гостила покойная Цила с Тиквой… – он замолчал. Аня поцеловала седой висок.

– Кумушки помнят, как ты остановил поезд, папа. И дочери их помнят и внучкам они все рассказали. Ты теперь легенда, как Арденнский Вепрь, – отец только что-то пробормотал.

Аня вдохнула знакомый аромат табака, кофе и кельнской воды. Отец всегда возил с собой старомодный флакон.

– Он вертит очки, – поняла Аня, – он волнуется, пусть он этого и не показывает, – голосование в особой комиссии Яд-ва-Шема было открытым.

– Я состою в попечительском совете, – объяснил Ане отец, – но не имею права отдавать свой голос. Я считаюсь заинтересованным лицом и в случае поселка, и в случае отца Виллема, – Аня зачитала с трибуны показания покойного профессора Судакова.