Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Он может работать вдвоем с кем-то, – мрачно сказал Генрих, – ты бы тоже так сделал, если бы у тебя был напарник…

Напарник у Джона появился днем. Впорхнув в опель напротив KaDeWe, сестра наполнила прокуренный салон ароматом цветов:

– Дай сосиску, – она бесцеремонно забрала у Джона измазанный горчицей пакет, – я тратила деньги Ритберга, мне надо подкрепиться, – в сумочке Полины лежал билет в берлинскую филармонию в Тиргартене, полученный на стойке портье. Адольф положил в конверт несколько крупных купюр:

– Побалуй себя, милая, – гласила записка, – я могу не вернуться до утра, у меня важные дела, – Полина решила, что она заслуживает укладки, свежего лака на ногтях, нового маникюрного набора в хорошеньком футляре и устриц с бокалом шампанского в баре на шестом этаже универмага:

– Ты могла поесть, – недовольно сказал Джон, – мне предстоит весь вечер торчать на парковке студенческого городка, а ты вернешься в «Кемпински», – сунув нос в бардачок, Полина вытащила оттуда черный браунинг, похожий на оружие полицейских:

– Это Генриха, – сказала сестра утвердительно, – вы с ним виделись? – Джон, разумеется, не сказал сестре о случившемся у кузена с Лаурой:

– Все было от одиночества, – невесело признался Генрих, – я ей оставил записку, объяснил, что совершил ошибку, – Джон вздохнул:

– Я все понимаю, – его взгляд упал на искалеченную руку, – я и сам…, – больше он ничего говорить не стал:

– Генриха, – подтвердил Джон, – положи на место, браунинг мне пригодится вечером, – даже бровью не поведя, Полина сунула оружие в сумочку по соседству с маникюрным набором:

– Ты никуда не поедешь, – угрожающе сказал Джон, – я высажу тебя у отеля, а вечером ты отправишься в филармонию, поняла? Ты девчонка, ты…, – сестра выставила вперед упрямый подбородок:

– Меня учили стрелять люди с военным опытом, – коротко сказала Полина, – Моссад не жалеет ресурсов на подготовку агентов. Не забывай, что Паук меня изнасиловал, – она раздула ноздри, – не спорь со мной, иначе я заберу пистолет и сама поеду на Шлахтензее…

Джон стукнул кулаком по оборванной оплетке руля:

– Ритберг может тебя увидеть и тогда…, – Полина отхлебнула кока-колы из початой бутылки:

– Не увидит. Для этого меня тоже готовили, – коснувшись медной цепочки на его шее, девушка улыбнулась:

– Я хочу, чтобы моя сестра была счастлива с моим братом, то есть с тобой. Тебя нельзя погибать, Джон, у тебя двое детей, – он пробормотал:

– Я не сделал Фриде предложения…, – Полина фыркнула:

– Холланды долго запрягают. Я и сама такая, мне надо было, – оборвав себя, она велела: «Поехали».

Заснеженную стоянку студенческого городка неожиданным образом плотно забили машины. Джон хлопнул себя по лбу:

– Генрих говорил, что на вечере выступает Гюнтер Грасс. Здесь собралось больше народа, чем в филармонии на концерте Караяна, – к его неудовольствию, места под редкими фонарями были заняты. Найдя свободный клочок асфальта рядом с пешеходной дорожкой, Джон ввинтил туда опель:

– Выходить из машины нельзя, – предупредил он Полину, – свет включать нельзя, курить нельзя…

Сестра оглянулась:

– Думаешь, Паук здесь, – к вечеру небо опять затянули тучи, – но как мы его увидим, вокруг сотня машин, – Джон взглянул на пока пустынный гравий дорожки:

– Не увидим, а услышим, – мрачно сказал он, – остается надеяться, что Генрих не забудет мои инструкции…

Выключив двигатель, он откинулся на сиденье: «Придется нам подождать».

– Американцы хуже нацистов, – крикнула долговязая девица с распущенными волосами, – но вы, священники, делаете вид, что ничего не происходит…, – сзади застучали в барабан, – янки безнаказанно убивают невинных людей, а вы и глазом не моргнете…

Вместо отсутствующего отца Беневенте организаторы вечера посадили рядом с Генрихом молодого парнишку в черной рясе прелата:

– Я недавно вернулся из Рима, пастор Рабе, – почти испуганно признался ему священник, – я младший член причта, мне не положено выступать с трибуны…, – Генрих поднял бровь:

– Святой отец, старшими членами причта не становятся, протирая штаны, вернее, рясу, за письменным столом. Мартин Лютер не стал бы Мартином Лютером, гнушайся он публичных выступлений…, – он добавил:

– У вас есть отличный пример, святой отец. Я имею в виду епископа Симона Кардозо, который тоже не проводит время в римской курии, а работает в тропической Африке…, – парень смутился:

– Поляки почти не дают виз иностранным священникам, – признался прелат, – я бы навестил Польшу, но…, – Генрих хмыкнул:

– Поезжайте туристом, они заинтересованы в западных визитерах, тратящих марки или франки. Вас никто не обязывает сообщать на границе, что вы священник, – он помолчал:

– Мне подростком повезло, святой отец. Я учился у женщины, католической монахини, сестры Каритас. Она прошла Равенсбрюк, а потом добровольно осталась на последнем форпосте веры, как она называла свой домик в садовом кооперативе…, – юноша кивнул:

– Я слышал о ней, но неизвестно, что с ней стало, она пропала без вести, – Генрих вздохнул:

– Вряд ли мы выясним ее судьбу, однако она была настоящей святой и доктором церкви, пусть она и не написала ни одной книги, – он вспомнил о переплетенных в дерматин школьных тетрадках, над которыми часто склонялась сестра:

– У нас была заключенная, – в ушах зазвучал знакомый, надтреснутый голос, – тоже монахиня, как я, только полька. Она спасала детей из варшавского гетто, выводила их наружу. Арестовали ее не за это, иначе бы она получила расстрел…

Сестра Каритас позволяла себе крепкие папироски. Морщинистые руки ловко орудовали старомодной машинкой для набивки, приятно пахло высушенным на солнце табаком:

– Ты принес сигареты, – пожилая женщина довольно щурилась, – ты меня балуешь, милый, – она подлила Генриху чая с травами:

– Загремела она за спекуляцию, – монахиня помолчала, – детей прятали в подвалах, их надо было чем-то кормить, а поляки сами голодали, – товарка сестры Каритас не дожила до освобождения концлагеря, скончавшись от туберкулеза:

– Она рассказывала, что в гетто был кружок историков, – заметила сестра Каритас, – они все описывали, но дневники не сохранились, хотя они хотели зарыть блокноты где-то в укромном месте. Впрочем, и от самого гетто ничего не осталось, как и от всей Варшавы…

Рядом с сестрой Каритас стояла жестяная банка с надписью «Кофе». Генрих хорошо помнил узор:

– Горошек, как говорят в России, – он хранил в похожей банке свой пистолет, – и я помню, что там лежало шесть тетрадей, – при нем Каритас опустила в банку седьмую:

– Хорошее число, – подмигнула она юноше, – хотя христианину не подобает суеверие, – Генрих робко поинтересовался: