Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Вы тоже ведете дневник?

Каритас кивнула:

– Вроде того. В лагере писать было не на чем, я все запоминала, а теперь есть тетради, есть свободное время, – взяв папироску, она присела на порог домика, – отчего бы старухе и не оставить воспоминания? – она полюбовалась желтыми яблоками в плетеной корзине:

– С собой возьмешь, – велела сестра, – как вас там кормят, а дерево у меня хорошее, оно дает славный урожай, – яблоня осеняла толевую крышу домика, – у его корней я банку и зарою, – Каритас ласково отогнала вившуюся у корзинки осу:

– Тоже создание Божье, как мы с тобой, милый. Садись рядом, почитаем Библию, – Генрих отлично помнил и яблоню, и домик, и адрес в садовом кооперативе:

– Все это может с тем же успехом находиться на Луне, – он дернул щекой, – в Восточный Берлин информацию никак не передать. Остается дождаться объединения страны и заняться поисками банки.., – Генрих надеялся дожить до разрушения Стены:

– Я первый подниму кувалду, – судя по звукам в зале, ребята явились на дискуссию именно с кувалдами, – а что касается моих шансов на долгую жизнь, то они зависят от моей аккуратности…

Бронежилет им достать было негде:

– От пули в голову он все равно тебя не защитит, – невесело сказал Генриху кузен, – но если ты пойдешь этим путем, – он быстро нарисовал схему стоянки, – то есть шанс, что я смогу опередить Паука, – какой-то парень на задних рядах заорал:

– Все верно! Нечего церемониться с Америкой, – на стене зала висели копии фотографий массового расстрела в Сонгми, – писатели должны не молчать, а говорить, – Генрих искоса взглянул на Гюнтера Грасса:

– Он говорил об опасности милитаризации, приводя в пример Германию, – сам Генрих сорвал аплодисменты даже радикальной, как он думал, части зала, упомянув об ответственности церкви перед обществом:

– Мы говорим, – отозвался Грасс, – но, кажется, вы считаете разговоры полумерой, – по клубу пронесся смешок, – учитывая, что для всех собравшихся война во Вьетнаме является главной проблемой…

Генрих не разглядел в зале Адольфа Ритберга. Маленький Джон описал ему кузена, но в клуб набилось несколько сотен посетителей. Чья-то рука поднялась, уверенный голос сказал:

– Нет, герр Грасс. Здесь есть и заботящиеся о судьбе их родины, Германии, – Генрих успел подумать:

– Он отрастил бороду, – Ритберг напоминал хрестоматийное изображение арийского воителя, – он что, собрался выступать? – легко сбежав вниз, кузен взошел на подиум:

– Я хочу поговорить о Германии, потому что именно она важнее всего, – Ритберг склонил голову, – она и ее народ, то есть мы, сидящие в этом зале, – аудитория притихла, юноша добавил:

– Без нашего прошлого нет будущего, поэтому давайте начнем именно с него.

Перед Рождеством Адольф получил официальное письмо от цюрихских адвокатов дяди. Он становился владельцем швейцарской виллы и нескольких банковских счетов:

– Это ерунда, милый мой, – весело сказал Максимилиан по телефону, – подарок тебе к защите доктората. Тебе придется обосноваться в Германии, ближе к избирателям, – Адольф собирался баллотироваться от Гейдельберга, – но ты всегда можешь приезжать к нашему озеру на праздники, – дядя не упоминал, где он сейчас находится:

– Но я в безопасности, – услышал Адольф короткий смешок, – не волнуйся за меня, милый. Я с охраной, у меня все в порядке, – охранники дяди, как думал Адольф, работали не за страх, а за совесть:

– Он умеет вселять в людей уважение, – хмыкнул юноша, – хотя дядя настаивает, что он только консультант, а основная миссия по воссозданию рейха лежит на мне…

На вилле, в прохладной комнате рядом с подземным кинозалом, хранились копии выпусков новостей и пропагандистских фильмов, сделанных в рейхе. Пользуясь связями депутата Краузе, Максимилиан получал ленты из архивов Западной Германии. Научившись управляться с киноаппаратом подростком, Адольф проводил целые дни в зале, запоминая каждое движение, каждое слово своего отца:

– Фюрер был великим оратором, – задумчиво сказал Максимилиан, – партайгеноссе Геббельс считался мастером публичных выступлений, однако в твоем отце было что-то, – он повел рукой, – магическое. Страна готова была отдаться ему, как покорная женщина, подчиненная воле ее хозяина и владыки, – Адольф просматривал записи казней участников июльского покушения и обучающие ленты из концлагерей:

– Это все не то, – понял юноша, – правильно говорил дядя Макс, люди должны последовать за мной, они должны видеть во главе страны только меня. Я должен стать единственным выбором для Германии, как я стал таким для Полли, – Адольфу нравились послушные, тихие девушки:

– Она настоящая жена лидера, она восхищается мной и разделяет мои идеи, – довольно подумал юноша, – она не строптивая дрянь Фредерика или оказавшаяся изменницей Клара, – его наставники на кафедре археологии, впрочем, не считали искусство публичных выступлений необходимым для ученого:

– Студенты будут вас слушать, коллега Ритберг, – сварливо заметил один из профессоров, – и аккуратно писать конспекты. Мы немцы, – он коротко усмехнулся, – у нас в крови любовь к порядку и организованности. Проблема в том, – старик выбил трубку, – что любое пресмыкающееся, – его лицо исказила застарелая ненависть, – может заставить нас плясать под его дудку, пользуясь нашим страхом перед так называемым хаосом, – позже Адольф узнал, что профессор всю войну провел в бараках Дахау.

Отказавшись разводиться с женой-еврейкой, потеряв университетский пост, тогда еще доцент успел уехать с семьей во Францию:

– После сорокового года их арестовали, – сказала Адольфу секретарь кафедры, – его жену и дочек отправили, – она замялась, – в общем, на восток, а его, как арийца, послали в Дахау, – Адольф поинтересовался: «И что, его семья не выжила?». Девушка покраснела:

– Я точно не знаю. Наверное, они погибли в бомбежке или…, – она оборвала себя. Адольф хорошо знал школьную программу по истории:

– Нашей молодежи с детства вбивали в головы чувство вины, – он оглядывал завороженно молчащую аудиторию, – благодаря союзникам, перекроившим учебники, – Адольф учился в Швейцарии, но ему попадали в руки немецкие книги:

– Вина, вина, везде вина, – он смотрел в глаза успокоившейся долговязой девушке, парню с африканским барабаном, стайке юношей в расписанных пацификами футболках, – они родились после войны, они помнят развалины Берлина. Их отцы вернулись с фронта после ранений или сидели в советском плену. Они хорошие ребята, они искренне хотят изменить мир, только еще не знают, как, – он не отводил взгляда от парней и девушек:

– Мы говорим о страданиях Вьетнама, – тихо сказал Адольф, – но забываем о нашей собственной стране. Германия тоже страдала…, – сзади крикнули: