Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

– Тетя…, – Марта увидела в нем Мишеля:

– Он повзрослел, бедный мальчик, – поняла женщина, – словно ему идет четвертый десяток. Наверное, Мишель так выглядел на войне…, – его голос сломался:

– Тетя…, – юноша попытался справиться с собой, – скажите, Магдалена, то есть мадемуазель Брунс, она ошиблась…, – за окном коридора горел ясный летний закат. Голубые глаза Пьера отливали золотом:

– Он справится, – Марта не выпускала его руки, – он весь пошел в отца, в своих предков. Он справится, нельзя ему лгать…, – Лаура ничего не могла подтвердить официально, но Марте было достаточно и ее опущенных век:

– Я ей все рассказала, – женщина вытащила сигарету, – от начала до конца. Ее посетил кто-то из пособников Макса, скорее всего Краузе. Она получила адрес фермы и поехала туда. Но вчера к ней приходил Максимилиан, пусть она и не может его описать…, – Марта отозвалась:

– Нет, милый, не ошиблась…, – она помолчала, – мадемуазель Брунс действительно видела ее на семейной ферме…, – Пьер больше ничего не хотел слушать:

– Забудь о ней, – приказал себе инспектор, – она на тебя и не взглянет. Моя мать убила ее родителей, лишила ее брата. Забудь, вы больше никогда не встретитесь…, – за его спиной тетя Марта тихо сказала:

– Милый, твою маму нельзя судить строго. Она страдала, пожалуй, больше, чем все мы. Мать мадемуазель Брунс работала в концлагере Нойенгамме, где содержали вашу маму…, – об остальном Марта решила умолчать:

– Лаура умирает, не надо ее мальчикам знать о таком…, – Пьер бросил через плечо:

– Я не собираюсь никого судить. Я должен быть с мамой до конца…

В палате подняли жалюзи. Мать лежала с закрытыми глазами, перемигивались огоньки приборов. На каменной галерее госпиталя перекликались птицы. Заходящее солнце освещало бесстрастное, испещренное шрамами лицо. Пьер не хотел смотреть на почерневшие кровоподтеки на впалых щеках матери. Ее рука была неожиданно теплой:

– Я здесь, – он прижался лицом к ладони, – я больше никуда не уйду, мамочка и Джо скоро приедет…, – Лаура велела себе:

– Надо дожить и попрощаться с мальчиками. Они останутся одни, но семья о них позаботится. Бедный папа, сначала ушла младшая Лаура, потом я…, – она услышала щебет воробьев, плеск воды в фонтане:

– Здесь нет фонтана, – удивилась Лаура, – откуда этот звук…

Девичий голос сказал на латыни: «In Salerno et conversi estis vos?». Юноша отозвался:

– Tres menses autem novi te. Tu domine Constantiam ex Anglia. Professor Philippus de vobis…, – он перешел на деревенский говор:

– Я Бруно, – весело сказал парень, – Бруно Амальфи, уважаемая дама.

Медная сковорода, стоявшая на треноге в небольшом очаге, раскалилась докрасна. В каменной арке окна виднелся лазурный залив. Воробьи прыгали вокруг мраморного фонтана.

Порывшись в кармане затрепанной рясы, Бруно бросил птицам крошки:

– В школе кормят пусть и не вкусно, но сытно, – сказал парень, – и хлеба дают, сколько унесешь…, – он взял плетеную корзинку с яйцами:

– Поедим на наш манер, – юноша улыбался, – у нас ничего изысканного не готовят, все скромно…, – Констанца рассеянно отозвалась:

– У нас тоже. Я выросла в деревне. У нас не замок, а обыкновенный дом, – девушка подняла голову от рукописи, – хотя мой отец герцог, то есть был герцогом…, – яйца зашипели.

Бруно взглянул на нее:

– Он умер?

Перекинув рыжие косы на грудь, девушка вздохнула:

– Прошлым Рождеством. Он был замечательный человек, таких теперь и не встретишь. Титул унаследовал мой брат. Поэтому он не смог отправиться в университет…, – Констанца скорчила гримасу, – что, конечно же, косность…

Перевернув железной лопаточкой яйца, Бруно добавил к ним вареной фасоли из горшка:

– В Англии есть университет, – недоверчиво спросил парень, – я никогда о нем не слышал…, – Констанца покусала перо:

– Оксфорд. Он в маленьком городке, неподалеку от Лондона. Пока факультетов нет, профессора только читают лекции. Мой брат очень хотел учиться, но после смерти папы надо было заниматься землями и состоять при королевском дворе. Матушке такое не пристало, это не женское дело, – она состроила еще одну гримасу, – а я…, – Бруно прервал ее:

– Вы выйдете замуж…

Она носила летнее платье синего шелка, но голову не покрывала:

– Наверное, когда она занимается с профессором Филиппо, она накидывает платок, – Бруно почувствовал, что краснеет, – у нее красивые волосы, как палая листва…, – он с удивлением заметил на веснушчатых щеках девушки легкий румянец:

– Я приехала в медицинскую школу не затем, чтобы выходить замуж, – отчеканила Констанца, – это я могла сделать и в Англии. Кажется, ваша фасоль подгорела, – мстительно добавила она, – брат Бруно…, – парень развел руками:

– Потому, что я думал о другом, – он не хотел признаваться благородной девице в таких мыслях, – о наших будущих занятиях…, – профессор объяснил ему, что в Салерно почти не осталось евреев:

– Герцог Рожер Борса выселил их из города, – недовольно сказал глава медицинской школы, – хотя они, как и мавры, лучшие врачи…, – ходили слухи, что у Филиппо тоже есть мавританская кровь, – у меня нет времени преподавать тебе древнееврейский, но я знаю человека, который тебе поможет…

У человека была хрупкая, не тронутая южным загаром, нежная шея. Маленькие, почти детские пальцы, покрывали выцветшие пятна чернил:

– Она грызет перья, – понял Бруно, – у нее на губах похожие пятна…, – от девушки пахло горьким цитроном:

– Не называйте меня братом, – он разложил яичницу по глиняным тарелкам, – я монах, бенедиктинец, – юноша опять смутился, – но это только для учебы…, – Бруно помолчал:

– Вы благородная дама, человек чести…, – девушка взглянула на него голубыми, прозрачными глазами, – вы никому о таком не расскажете…, – парень опустился на грубый табурет, – если бы я не принял обеты, я бы не мог учиться, а я хочу стать врачом…

Констанца еще никогда не видела таких мужчин:

– Он головой подпирает потолок, а здесь высокие потолки, – девушка жила в дальней келье медицинской школы, – папа был лишь немногим выше меня и Маленький Джон тоже такой….

Его каштановые волосы выгорели на солнце и отливали золотом. Глаза у юноши были темные, большие, в длинных ресницах. Он засучил рукава рясы. Констанца отвела взгляд от сильных, загорелых рук:

– Я рыбак, – парень отправил в рот деревянную ложку с фасолью, – я еще ребенком начал выходить в море. Я вырос на побережье, поэтому и фамилия у меня такая. Я пришел к монахам, когда умерла моя матушка, – юноша перекрестился, – десять лет назад. Мне сейчас двадцать…, – фасоль оказалась на удивление вкусной:

– Беру свои слова назад, – хмыкнула Констанца, – ничего не подгорело. У меня всегда все убегает в очаг или превращается в угольки, – девушка прыснула: