Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

– Жаль, что я не попал в лицо, – услышал Наум Исаакович, – ты никакой не коммунист, проклятая тварь, ты такой же нацист, как и пытавшие меня беглые эсэсовцы…, – Майер измучено закрыл глаза. Вытерев рубашку носовым платком, он поднял телефонную трубку:

– Вас отведут в камеру, – ему надо было ехать к Дубчеку, – мы не прощаемся, господин Майер…, – Эйтингон коротко приказал по-русски:

– Присылайте сюда охрану, наш гость нуждается в отдыхе.

Несколько крепких парней, появившихся в театре «На Балюстраде» за пару часов до концерта, на руках перенесли рояль на улицу:

– Иначе никак не получится, маэстро, – смешливо заметил один из них, – сегодня вечером сюда придет вся Прага…, – толпа запрудила переулок, выплескиваясь на набережную Влтавы. В теплом сумраке перемигивались огоньки сигарет.

Над головами белели плакаты на английском языке: «Остановить беззаконие! Свободу Аарону Майеру и другим политическим заключенным! СССР, руки прочь от Чехии!». Перед концертом Генрик и Адель, вместе с Тиквой, дали короткое интервью пришедшим к театру журналистам:

– Все получилось отлично, – заметил кто-то из американских газетчиков, – но придется подождать, пока восстановят связь с западом…, – Генрик подозревал, что Прагу попросту отрубили от связи. Безопасная линия в британском посольстве тоже не работала:

– Такое случается, – развел руками мистер Смит, – надо подождать…, – Джованни хмуро заметил:

– Как бы не пришлось ждать ровно до начала советского вторжения в страну, господин посол. Ладно, – он взял костыль, – спасибо за помощь, то есть за ее неоказание…, – Смит только густо покраснел.

Никакой другой возможности связаться с западом у них не существовало. Генрик с Аделью днем дошли до городского почтамта. В окошечке международной связи красовалось написанное от руки объявление. Адель зашевелила губами. Жена помнила чешский язык: -Закрыто по техническим причинам, – невесело сказала она, – посмотрим, что происходит с телеграммами…, – с телеграммами происходило то же самое. Генрик даже не пытался предложить семье покинуть страну:

– Понятно, что они никуда не уедут…, – рояль водрузили на спешно построенный театральными плотниками помост, – тетя Клара не успокоится, пока не узнает, где Аарон…

Генрик взял с собой письмо русского, сунув измятый конверт в карман джинсов. Он играл без фрака и даже без пиджака. Адель вышла на помост в летнем платье, с чешским флагом в руках. Молодежь, завидев ее, взревела. Ребята подпевали народным песням, барабаня по расписанным граффити доскам:

– После концерта я вскрою конверт, – решил Тупица, – и расскажу обо всем дяде Джованни и тете Кларе. То есть не обо всем, – он пока не мог найти себе сил признаться во всей правде, – я скажу, что встречался с Эйтингоном в Москве и что он сейчас здесь…, – глядя на замкнутое, хмурое лицо Тиквы, Генрик обещал себе вернуться в русское посольство:

– Я приду туда завтра, – он переждал овацию Адели, – и скажу, что я готов на что угодно в обмен на освобождение Аарона…, – Тупица понял, почему арестовали шурина:

– Не из-за спектакля, постановка ерунда. Нет, русские хотят больше узнать о нашей семье. Я им ничего не рассказывал, впрочем, они и не спрашивали, то есть не спрашивали по-настоящему…, – Генрику стало страшно:

– В Южной Америке Аарон побывал в руках беглых нацистов…, – он вспомнил пристальные, холодные глаза Эйтингона, – он смотрел на меня так же, как господин Ритберг, то есть фон Рабе, смотрел в Швейцарии. Никакой разницы между нацистами и коммунистами нет…

Шум в ушах, беспокоивший его днем, исчез, голова стала ясной:

– Теперь я знаю, что мне надо делать, – Генрик полистал ноты, – спасающий одну жизнь словно спасает весь мир. Аарон не может погибнуть. Я сделаю все, что в моих силах, но русские его отпустят…, – толпа утихла, он громко сказал:

– Мой покойный отец тоже был музыкантом. Он выжил в гитлеровском плену, бежал и добрался до Африки, но потом вернулся в Европу с союзными войсками…, – люди зааплодировали, – он играл в Берлине, в мае сорок пятого года, у Бранденбургских ворот. Я исполню для вас, для всей Праги, для всей страны…, – на помосте стояли микрофоны подпольной радиостанции, – музыку, звучавшую тогда, музыку, написанную Шопеном во время польского восстания прошлого века. За нашу и вашу свободу, – Генрик положил руки на клавиши, – звучит «Революционный этюд»…

Он сразу понял, что еще никогда так не играл. Тупица почти пожалел, что в толпе нет газетных рецензентов:

– Они бы написали, что это мой лучший концерт, – по лицу текли слезы, – так оно и есть…

Краем уха он услышал шум с набережной. Музыка взмывала в звездное небо, грохот приближался:

– Танки, – отчаянно заорал кто-то, – сюда идут русские танки!

Джованни заранее выбрал место рядом со входом в театр. Завидев его костыль и просторное платье Тиквы, чешские парни немедленно притащили стстулья. Двери театра распахнули:

– Отсюда хорошо слышно, – сказал он Кларе, – жаль только, что мы с другой стороны помоста…, – он взял руку Тиквы:

– Ты все правильно сделала, милая, – шепнул Джованни, – насчет выступления по радио. Люди должны были услышать правду и они ее услышали…, – он указал на толпу, забившую переулок, – завтра мы найдем способ связаться с Лондоном…, – Джованни вспомнил о своей военной работе в Блетчли-парке:

– С подпольной радиостанции можно послать сигнал СОС, – подумал он, – его запеленгуют передатчики НАТО в Западной Германии, а остальное дело техники…, – он не сомневался, что расшифрованную радиограмму передадут Марте.

Шепотом поделившись своим планом с Кларой, он добавил:

– Она что-нибудь придумает. Если, например, Иосиф завтра вылетит в Вену, то послезавтра он окажется здесь. Марта нажмет на бюрократов в Министерстве Иностранных Дел. Не надо плакать…, – он ласково коснулся седины на виске жены, – Аарон скоро к нам вернется…, – во время концерта Джованни отчего-то размышлял о дочерях. Он все равно не верил, что младшая Лаура мертва:

– И она вернется…, – Клара быстро передала ему носовой платок, – хоть бы старшая моя девочка сменила гнев на милость. Мне почти восемьдесят, – он думал о своем возрасте спокойно, – мне бы хотелось уйти, зная, что в семье все примирились…

Он слушал сильное, гремящее над головами толпы сопрано Адели. Кроме народных песен, падчерица исполнила Va Pensiere из «Набукко». Хоровую мелодию оркестровали для сольного выступления:

– Она всегда срывает овацию с этой арией, – хмыкнул Джованни, – в Израиле она однажды пела ее на бис три или четыре раза…, – он тоже решил, что Генрик сегодня играет, как никогда раньше:

– Наверное, так играл его отец у Бранденбургских ворот, – Джованни вздохнул, – словно это его последний концерт. Правильно он говорит в интервью, его руками водят сердце и душа…, – он не выпускал рук жены и Тиквы: