Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй

В этом сезоне Адель пела принцессу Эболи в «Доне Карлосе». Обычно партию получали меццо-сопрано, но, по словам режиссера, голос жены стал таким сильным, что она могла справиться и с этой ролью.

– В любом случае, – весело сказал режиссер, обедая у них в Кенсингтоне, – партия Елизаветы не ваша стезя, миссис Майер-Авербах. Она юная девушка, олицетворение невинности, а вы настоящая валькирия… – Генрик заметил красные пятна на щеках Адели:

– Она болезненно переносит намеки на вес, – вздохнул Авербах, – лечение гормонами закончилось, но набранные килограммы остались… – никакой беременности не произошло:

– Это из-за нее, – в который раз сказал себе Генрик, – у меня все в порядке благодаря русскому лекарству. Дора ждала моего ребенка, но произошло несчастье… – приехав в Москву на конкурс Чайковского он не просил о встрече с девушкой:

– Пошла она к черту, – думал Авербах, – много чести за ней бегать. Хватит рисковать, вспомни, что случилось в Гамбурге… – он понятия не имел о судьбе Магдалены Брунс:

– И я не собираюсь таким интересоваться, – Генрик допил кофе, – она опасная сумасшедшая. Придумала себе, что она якобы моя сестра. Упаси меня Бог от таких родственников, она хотела примазаться к моему имени… – на конкурсе он получил новую упаковку таблеток:

– Откройте ящик на лондонском почтамте, – гласила записка на пакете, оставленном в его апартаментах в «Метрополе», – сообщите номер по этому телефону и забирайте посылки два раза в год… – Генрих последовал совету:

– Я ничего дурного не делаю, – успокаивал себя Тупица, – навещая Америку, я только звоню по телефону и рассказываю о разговорах в творческой среде… – у Генрика не было времени интересоваться искусством или литературой:

– Все обсуждают Солженицына, а я его даже не читал, – пришло в голову Тупице, – какое чтение, когда у меня по десять часов репетиций и концертов в день… – сюда он приехал тоже с репетиции:

– Адель покупает подарки, – он скосил глаза на часы, – надо будет все сложить в машину для удобства… – они ехали в Хэмпстед на праздничный обед:

– В честь Хануки и приезда Лауры… – Генрик забирал жену с Риджент-стрит, – потом нас ждет большое Рождество… – Адель считала, что он пошел стричься:

– У меня длинные волосы… – темные кудри падали на его кашемировый свитер, – она не заметит разницы… – врач отложил ручку:

– Не извиняйтесь, мистер Авербах, – он подмигнул Тупице, – ваша братия мнительные люди. В конце концов, ваши гонорары зависят от слуха. Но у вас все в полном порядке… – Генрик внезапно подумал:

– В порядке, если верить машинам, но у меня самый тонкий слух в мире. Никто, кроме меня, не ощутит никаких заминок… – он заметил что-то странное еще на конкурсе Чайковского:

– Но ни один музыкант в мире не уловит того, что ловлю я, – Тупица достал чековую книжку, – папа мог, но папы больше нет. Он прошел все круги ада ради меня, он согласился работать на русских, чтобы я жил. Он бы обрадовался внукам… Господи, – рука Генрика замерла, – пожалуйста, помоги нам. Если у нас появится ребенок, я никогда больше не посмотрю на других женщин, обещаю, – он видел тоску в темных глазах жены.

– Адель о таком не говорит, но ей тоже тяжело, – понял Генрик, – у нас нет своего ребенка, и она не может помочь Сабине. Хотя она вряд ли бы отдала дитя, пусть и сестре… – выписывая чек, он сказал себе:

– Профессор прав, все ерунда. Я устал, мне надо отдохнуть… – Генрик подул на чернила:

– Но какой отдых? Все поедут в Мейденхед, а мы с Аделью остаемся в городе из-за концертов и оперных представлений. В январе мне надо быть в Скандинавии на гастролях. Ладно, я хотя бы увижу Инге и Сабину… – сбросив чек в ящик стола, врач спохватился:

– Совсем забыл. Вы принимаете какие-то лекарства, мистер Авербах… – Тупица снял с вешалки роскошную куртку, подбитую канадской норкой:

– Нет, профессор Люмсден, не принимаю, – он обаятельно улыбнулся, – только редкое снотворное при трансатлантических перелетах… – Люмсден пробормотал:

– Это не в счет. Счастливых праздников, мистер Авербах… – Генрик кивнул: «Вам тоже». Люмсден проводил глазами изящно посаженную голову:

– Он великий музыкант. Да, у него обостренная чувствительность, но сейчас он все себе придумал, – заварив еще кофе, профессор вернулся к историям болезней.

На персидском ковре гостиной дома в Хэмпстеде лежали деревянные палочки.

– Два и два будет четыре, – гордо сказала Эмили Мэдисон, – меня мама научила. Смотри… – девочка завозилась, – сколько будет два и три… – Пауль медленно посчитал на пальцах:

– Пять, – он улыбнулся, – будет пять… – Чарли Мэдисон устроился на диване, покрытом марокканским ковром. Болтая ногами, грызя предобеденный леденец, мальчик не поднимал головы от старой книги, исчерканной цветными карандашами:

– Великие мореплаватели, – гравюры неаккуратно раскрасили, – история географических открытий… – Вера в очередной раз сказала себе:

– Им здесь будет хорошо. Миссис Клара и мистер Джованни замечательные люди, у малышей отличная детская. Они сразу потянулись к Томасу, – кот потерся о ее ноги, – и Пауля, действительно, не оторвать от малышей.

Чарли и Эмили навестили мастерскую в садовом домике, им показали закрытый на зиму пруд и фонтан:

– Мы с вами будем ходить в парк, – добавила Клара, – на площадку. Туда приводят ослика, вы покатаетесь на тележке… – Чарли запрыгал:

– И на карусели! И я люблю сахарную вату, тетя Клара… – Вера сжала худые пальцы:

– Потом начнется весна, – ласково сказала миссис Майер, – мы высадим овощи, я покажу вам ульи… – в кладовой стояли банки с, как весело говорила Клара, хэмпстедским медом

– После Рождества поедете в Мейденхед, – пообещала Марта малышам, – у нас там речной дом. Дедушка Джованни займется с вами чтением и письмом… – Пауль увел детей в гостиную. Джованни, зажигая сигарету, смешливо заметил:

– Мне пошел восьмой десяток. После отставки я превратился в настоящего дедушку… – Марта заметила тень в глазах дяди:

– Один внук у него в Африке. Потом Джо поедет в Гонконг, а дядя Джованни не может привести семью в квартиру на набережной Августинок, к Пьеру. Старшая Лаура непреклонна, до чего упрямая женщина… – покинув Британский музей, мистер ди Амальфи принялся работу над семейным архивом:

– В музее было легче, – однажды признался он Марте, – в Мейденхеде, в подвале, со времен бабушки Марты ничего не разбирали, не говоря о том, что половина документов переехала в государственные сейфы. Но семейную хронику я напишу или, по крайней мере, начну… – родословное древо занимало несколько больших музейных папок. Впервые увидев его полностью, Марта зажмурилась: