Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том восьмой

– Но больше всего я люблю лошадей… – учительница бубнила о декабристах, – если бы можно было стать наездницей, например, в цирке… – Маша встрепенулась:

– Я видела вывеску, по дороге в театр. Рядом со школой, на улице Чехова, есть здание, где репетируют цирковые программы… – здание, белого камня, выглядело старинным, на крыше поднимались башенки. За ограду Маша не заглядывала, но у ворот висела надпись: «Репетиционная база Госцирка». Девочка выпятила губу:

– Спрошу, что надо сделать, чтобы меня приняли в цирк. Не сейчас, а когда я вырасту. Удобно, что в театр мне разрешают ходить одной… – от школы до Пушкинской улицы было не больше десяти минут пути. С занятий Машу забирал шофер, Павел Сергеевич, иногда на заднем сиденье семейного опеля устраивалась мать. Маша бросила взгляд на ранец:

– Подарок маме я сделала. Восьмого марта я ей отдам прихватку… – на уроке домоводства девочки сшили прихватки, для кухни. Готовил в семье Журавлевых приглашенный повар, завтрак сервировала горничная, но Маша пожала плечами:

– Что мне было еще дарить? У мамы все есть. Интересно, что я получу от папы… – девочка была рада, что отец вернулся в Москву:

– Папа обещал прийти пятнадцатого марта на ипподром, – вспомнила Маша, – хорошо, что он работает в министерстве. Я по нему скучала… – приезжая в столицу сначала с Волгодона, а потом с севера, отец всегда водил Машу в кафе-мороженое, на улице Горького:

– Можно купить эскимо по дороге… – Маша, мысленно, пересчитала карманные деньги, – или лучше пирожное, в буфете. Очень хочется есть… – врач, в кремлевской поликлинике, смеялся:

– Называется, скачок роста. Ты обещаешь стать высокой. Ешь на здоровье… – в одиннадцать лет Маша догнала по росту семиклассниц:

– И нога у меня большая… – недовольно подумала девочка, – я ношу взрослую обувь… – в гардеробе школы висел замшевый мешочек, с ее уличными сапожками. Пуанты, для занятий балетом, Маша держала в ранце. Она скосила глаза на обыденный, черный фартук:

– Но грудь пока не растет, как у старших девочек. На вечер надо прийти в шелковом фартуке, с белыми лентами, в косах… – горничная ухаживала за гардеробом матери и дочери. Маша носила сшитую на заказ, в кремлевском ателье, форму:

– Самодержавие, казнившее, рукой наймита западных разведок, великого поэта Пушкина, поставило своей задачей убить и Лермонтова… – гнусавила учительница, – для этой цели царь Николай выбрал предателя, Николая Соломоновича Мартынова… – отчество убийцы поэта она произнесла чуть ли не по складам. Девочки зашушукались, переглядываясь, указывая глазами на пустое место, в третьем ряду парт:

– Ира неделю в школе не появляется… – вспомнила Маша, – ее отец профессор, в медицинском институте, он консультирует в кремлевской больнице. То есть консультировал… – отца одноклассницы арестовали в прошлом месяце:

– Теперь и ее самой нет… – Маша очнулась от шепота соседки:

– Говорят, они хотели отравить товарища Сталина и продавали в аптеках таблетки, с высушенными вшами. Их сошлют на Дальний Восток, в Биробиджан… – дома ни отец, ни мать о таком не говорили. Маша сделала вид, что занята записью домашнего задания:

– У папы бесполезно спрашивать, он никогда не обсуждает служебные дела. Мама, тем более, ничего не знает. Но это ошибка, евреи не могут быть все виноваты. Саша тоже еврей, а он патриот Родины. Его отец Герой, он отдал жизнь за партию и правительство… – пронзительно затрещал школьный звонок. Маша взглянула на швейцарские, золотые часики:

– Еще сорок минут до урока музыки. Я успею и в буфет, и в цирковой зал… – вскинув на спины ранцы, топая ногами, пятый «А» понесся по широкой лестнице вниз.

В середине занятия концертмейстера вызвали в отдел кадров.

Пожилая женщина ушла, оставив Машу наедине с большим, черного лака роялем и растрепанным сборником нот: «Романсы русских композиторов».

– Соберись, – недовольно сказала преподаватель, – что с тобой сегодня? Ты словно саму себя не слышишь… – с беленой стены маленькой комнаты на Машу, строго, смотрел Петр Ильич Чайковский. Девочка и сама чувствовала, что пальцы ее не слушаются, но ничего не могла сделать.

Она едва не опоздала на занятие, пронесшись вихрем от улицы Чехова до Пушкинской улицы, не обращая внимания на прохожих, зачем-то столпившихся под репродукторами. В кармане кашемирового пальто Маши, с аккуратным воротником, рыжей лисы, болтался забытый бумажный пакет, из школьного буфета. Песочное пирожное с глазурью она хотела съесть по дороге в театр. Мимолетно вспомнив о сладости, она покачала белокурой головой:

– Мне сейчас кусок в горло не полезет. Зачем я об этом думаю? Старик был не в себе, не надо обращать на него внимания… – подойдя к запертой, железной калитке с вывеской «Репетиционная база Госцирка», Маша наткнулась на пожилого человека, в треухе и косматом тулупе. Седоватая борода обрамляла морщинистое лицо. Он рассматривал виднеющиеся поверх ограды, башенки, на крыше здания:

– Интересно, зачем их туда поставили… – впервые задумалась Маша, – товарищ, должно быть, заблудился, он гость столицы… – старик не напоминал человека, работающего в цирке. На заборе висел щит, со вчерашней «Вечерней Москвой»:

– С каждым днем расширяется и растет городок строителей. Все квартиры газифицированы. Выстроена школа-десятилетка… – краем глаза прочла Маша. Вскинув голову, девочка, вежливо поинтересовалась:

– Товарищ, вам помочь? Вы, наверное, сбились с дороги. Здесь репетиционный зал Госцирка… – на нее взглянули серые, спокойные глаза. Старик покачал головой:

– Здесь храм Божий, милая. Церковь Рождества Пресвятой Богородицы, что в Путинках… – он сделал странное, незнакомое Маше движение правой рукой, – а ты, кажется, действительно сбилась с пути… – пожилой человек наклонился к ней.

Пальцы, на клавишах рояля, задрожали, Маша услышала шепот:

– Но ты вернешься в семью. Молись заступнице, пресвятой Богородице, проси небесную покровительницу свою, Марию Египетскую, пусть они помогут тебе, Мария Максимовна. Ищи своего отца, Волка, тебе еще о нем расскажут… – девочка нахмурилась:

– Волк. Я видела рисунок, совсем маленькой. Дядя мне дал конфету, а мама ее отобрала. У него был такой рисунок, на руке, под часами… – потянувшись за карандашом, лежащим на рояле, Маша начертила голову волка на полях нот:

– Ерунда, – покачала головой девочка, – он был больной человек, сумасшедший. Я должна была позвать милиционера, но не хотела терять время. Он и сам не знал, что болтал. Из-за него я не сходила в цирк. Но почему он назвал меня по имени, только отчество перепутал… – Маша, бездумно, перелистнула страницы:

– Стихотворение Лермонтова, в школьном сборнике такого нет: «Когда волнуется желтеющая нива…» … – зашелестела бумага, Маша замерла: