Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том восьмой

– Оказавшись в Швеции, он написал в Ватикан. Ему разрешили вступить в новый брак. Как и во времена войны, церковь позволяет выжившему супругу венчание, даже если судьба первого мужа или жены осталась неизвестной… – Марта вздохнула:

– Очень даже известной. МГБ всех расстреляло на месте. Ребенка либо убили, либо сунули в детдом, и он умер, как умерли девочки Эмиля и сын Павла и Лючии… – Марта тоже связалась с Ватиканом, однако о сестре Каритас там ничего не знали:

– Она вернулась в обитель, в Восточном Берлине, а что дальше случилось, непонятно. У Волка есть адрес монастыря, но коммунисты могли его закрыть, отправить сестер в тюрьму, как при Гитлере… – Волк обнимал ее за плечи, Марта прижалась щекой к его большой руке:

– Генрих покойный очень любил эту часть симфонии, – тихо сказала она, – аллегретто… – Волк помолчал:

– Словно Бетховен разговаривал с Богом, вернее, слушал Его… – он поцеловал тонкие пальцы:

– Господь позаботится обо всем, милая. Смерти не будет, останется одна жизнь… – они еще посидели, держась за руки, слушая музыку.

Весеннее солнце играло в синей эмали венка васильков, на белом мраморе строгого монумента. Золотились глубоко высеченные буквы:

– Эмма, возлюбленная жена Джона Холланда, мать Джона. 1924—1948. The poetry of earth is never dead.

Светловолосый мальчик, в шотландском свитере, вздохнул:

– Моя мамочка. Я ее помню, немножко. Она погибла, когда мне было три года. Ты помнишь своего папу… – Тиква кивнула:

– Его застрелили арабы. Мне тогда исполнилось четыре года… – именно так ей говорила мать. Здешнее кладбище, прохладное тенистое, совсем не напоминало выжженную, рыжую землю в Петах-Тикве. Над памятниками склонялись деревья, листья падали на серый гранит и темный мрамор надгробий. Маленький Джон повел ее дальше:

– Дедушка Джон и бабушка Элизабет, я их не знал. Бабушка Джоанна, ее могилу нашли в Антарктиде, бабушка Люси… – мальчик добавил:

– Еще есть могила дяди Стивена и тети Лизы, родителей Густи и Ворона, но их похоронили в Мейденхеде, на большом кладбище. Они разбились на самолете, пять лет назад… – всякий раз, когда заходила речь о смерти родителей, кузина Густи мрачнела. Голубые глаза девочки подергивались холодком:

– Она ничего не говорит, однако она переживает, – напоминал себе Маленький Джон, – она была взрослой, когда все случилось… – Тиква замерла:

– Это что за памятник… – камень, черного гранита, обвивали полосы, тонкой стали, напоминавшие облако дыма. Стальной оказалась и отполированная табличка:

– В память леди Антонии Холланд, погибшей от рук нацистов, в концентрационном лагере Аушвиц. 1918—1943, и миллионов других невинных жертв… – наследный герцог помолчал:

– Тетя Тони, мать кузена Виллема. Она работала в подполье, нацисты отправили ее в концлагерь… – Тиква кивнула:

– Как Анну Франк, в книге… – книгу ей дал Аарон Майер:

– С возвратом, – предупредил мальчик, – она мне еще понадобится. Я хочу написать пьесу, для школьного театра, то есть для себя… – Тиква, недоуменно, спросила:

– Ты думаешь, что в театре ее не поставят… – Аарон помотал темноволосой головой:

– Решат, что война, слишком печальная тема, не для детских ушей и глаз. Но у нас дома все читали книгу, даже Пауль и Лаура… – он погладил Томаса Второго, как звали нового кота семейства:

– То есть я читал, Паулю. Дядя Джованни и мама решили, что мы должны знать о таких вещах… – Тиква, в Израиле, никогда даже не слышала о дневнике Анны Франк. Читать его в лимузине дяди Джона девочка не хотела:

– Мама может увидеть и расстроиться. Она тоже из Европы, ей такое тяжело. Она приехала в Израиль до войны, но все равно… – в школе, в Петах-Тикве, учились старшие подростки, выжившие в гетто и партизанских отрядах:

– Их до сих пор называют мылом, – гневно подумала Тиква, – как у людей язык поворачивается такое сказать… – в ее классе историю еще не преподавали, но девочка слышала о программе, от близнецов и Тупицы:

– То есть Тупица почти не учится, – она хихикнула, – ему оценки заочно ставят. Близнецам в школе ничего не рассказывают, о войне. Хотя Иосиф и Шмуэль и сами все хорошо помнят… – она успела прочитать несколько страниц дневника, устроившись в укромном углу, на втором этаже особняка в Хэмпстеде. Томас Второй, улегшись рядом, уютно мурлыкал. Тиква почесала кота за ушами:

– Я бы хотела сыграть эту девочку… – задумчиво сказала она, – Аарон меня хвалил. Я хорошо держусь на сцене… – Томас, подняв голову, ласково пободал ее пальцы:

– У меня была собачка, – грустно сказала ему Тиква, – но он погиб, попал под машину… – в вестибюле замка Тикву окружили черные, рыжие, пятнистые спаниели. Оглядываясь, девочка ахнула:

– Дядя Джон, здесь все, как в фильмах Диснея… – Тиква привыкла к простому, беленому израильскому дому, по соседству с полями и апельсиновыми рощами:

– В замке тоже есть фруктовый сад, – она все рассматривала памятник, – и розарий, и конюшня, а теперь еще и кролик… – белого кролика они привезли из Лондона, в клетке, на заднем сиденье лимузина. Маленькая сестра Джона, рыжая, кудрявая, напомнила Тикве Фриду Судакову:

– У них даже глаза одинаковые, голубые… – Полина прижимала к себе клетку с кроликом:

– Папочка, спасибо… – присев, дядя Джон обнял дочь, – можно, он будет жить у меня в детской… – герцог кивнул:

– Можно, конечно. Пойдем, устроим его, пока твоя мама и тетя Цила поболтают… – Тиква хорошо помнила тетю Циону, по Израилю:

– Она совсем не изменилась. Только здесь она гораздо лучше одевается… – герцогиня встретила их в шелковом, дневном платье, в изящных туфлях на каблуке. Полина носила аккуратную, тартановую юбочку, кашемировый кардиган, белые чулки с лаковыми туфельками:

– В Европе все не такое, как в Израиле, – подумала Тиква, – мама не рассказывает о довоенной жизни, но ведь у нее тоже был титул… – о титуле матери она узнала, отыскав в какой-то шкатулке старый, просроченный венгерский паспорт:

– Графиня Цецилия Сечени… – шевелила губами Тиква, – хорошо, что здесь написано по-французски. Венгерского я совсем не знаю… – мать отмахнулась:

– Я в Израиль приехала девчонкой. Я совсем недолго побыла графиней… – по словам матери, паспорт ей вернули британцы, после войны:

– Видишь, фотографию переклеивали, – показала она Тикве, – тетя Циона с этим документом устраивалась в секретную службу. Она героиня, она прыгала с парашютом, сражалась с нацистами… – собираясь в поездку, мать сунула паспорт в саквояж:

– В Израиле венгерского консульства нет, – Цила усмехнулась, – Венгрия теперь социалистическая страна. Поменяю паспорт в Лондоне, пусть лежит. Никому он не понадобится, но порядок есть порядок…