Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том седьмой

– Что касается Хемингуэя, то я больше напоминал Джейка Барнса. По крайней мере, совсем недавно… – Дебора привлекла его к себе:

– Бедный мой. Ирена знала об этом… – Меир кивнул:

– Конечно. Она… – говорить об Ирене было еще немного больно, – она любила меня, таким, каким я был… – в полуночной, осенней темноте, глаза Деборы казались совсем черными:

– И Тесса любила, – утвердительно сказала она, – и я бы полюбила, Меир. То есть я люблю… – от нее пахло горечавкой, тяжелые волосы шуршали в его руках:

– Люблю, – шептал он, – это я тебя люблю, и буду любить всегда. Дурман закончится, мы вернемся домой, к Центральному Парку. Мы будем жить спокойно, воспитывать детей… – узнав о плане Меира, миссис Анна задумалась:

– С одной стороны, так называемые письма Аарона надо, действительно, передать Доновану… – она расхаживала по скрипящим половицам номера, – но… – женщина остановилась, – с другой стороны, учитывая сведения от Деборы, Мэтью может попытаться вывезти ее и Аарона в СССР… – Марта подняла голову от блокнота. Кузина вычерчивала подробную таблицу связей Мэтью с русскими, для Дикого Билла:

– Аарон ему не нужен, – кисло сказала женщина, – Мэтью не станет воспитывать чужого ребенка… – Марта поднялась:

– В квартире у Центрального Парка вам пока появляться не след, и вообще, будьте осторожнее. Я уверена, что, получив записку от Деборы, Мэтью помчится вслед за ней в Нью-Йорк, к своему ментору… – Марта скривилась:

– Внимательно следите за Аароном, и не давайте о себе знать никому, кроме ребе… – Меир так и намеревался сделать.

Прокатный форд оказался в Хобокене в ночь с четверга на пятницу. Въезжая в город, Меир заметил:

– Я здесь тренировался, до войны. Учился водить машину, стрелять, нырять с аквалангом… – дремавший на заднем сиденье Аарон оживился:

– Я тоже хочу, дядя Меир. Вы меня научите стрелять… – Меир поднял бровь:

– Учитывая, что мы заселяемся в здешний пансион, а в Хобокене хорошие парки, с тирами, научу, конечно… – они решили не ехать в Бруклин:

– Шабат на носу, – Меир потушил сигарету, – мою квартирку давно сдали, а ребе сваливаться на голову неудобно. Сегодня выберемся в город, Дебора возьмет из кабинета корреспонденцию. Съездим в Краун Хайтс, договоримся насчет хупы, в воскресенье. Ева обрадуется новостям, как обрадовался Аарон… – услышав о будущей свадьбе, мальчик расплылся в улыбке:

– Значит, теперь Ева мне не только кузина, но и названая сестра. Мама… – он потормошил Дебору, – надо, чтобы Ева пошла в мою школу. Так нам будет веселее, а вам удобнее… – Меир и сам не собирался оставлять дочь в хасидских классах:

– Хотя идиш с ивритом она за это время бойко выучила. Но сначала надо завершить дело с Мэтью… – к большому сожалению Меира, на диктофонной записи ничего подозрительного не оказалось:

– Дебора торопилась, делала вид, что она плохо себя чувствует. Мэтью обещал после Дня Искупления приехать в Нью-Йорк… – праздник выпадал на следующую неделю:

– Жениться сейчас можно, тем более, у нас тихая хупа. В кабинете ребе, соберется только миньян, и все… – Меир переступил босыми ногами по полу.

В Хобокене они сняли трехкомнатный номер, с кухней, в кошерном пансионе. Он прислушался к сопению Аарона, из соседней спальни:

– Поживем пока здесь. В воскресенье заберем Еву, из Бруклина. Рядом парк, река, детям будет чем заняться. Дебора попросит в университете отпуск, по болезни. Я схожу к Доновану, и Мэтью, наконец, арестуют… – над небоскребами Манхэттена, в тумане, показался слабый, едва заметный диск солнца. Меир смотрел на дальние, темные очертания зданий:

– Осталось немного потерпеть. Как сказано, в Новый Год приговор выносится, а в День Искупления он скрепляется печатью. Кому жить и кому умереть, кому, в свое время, а кому, безвременно, кому смерть от воды, кому, от огня, кому от меча, кому покой и кому скитания, кому, благополучие и кому, терзания, кому, унижение и кому величие…

Тихо пройдя в комнату Деборы, откинув одеяло, Меир нырнул в теплую глубину постели. Она спала, свернувшись в клубочек, как ребенок, подложив ладонь под щеку. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Меир коснулся губами нежной шеи, синеватых следов от поцелуев:

– Кому жить, а кому умереть, кому от воды, а кому от огня. Вождь Менева, предок Деборы, по легенде, проклял генерала Горовица, деда Мэтью. Он обещал, что все его потомство, по мужской линии, закончит жизнь в огне и пламени. Отец Мэтью сгорел в танке, Горского сожгли в паровозной топке. Кому от огня, от огня… – Дебора сонно пробормотала что-то ласковое. Меир позволил себе закрыть глаза:

– Кому от огня. Нет, нет, нам поверят, меня не арестуют…

Отогнав эти мысли, он задремал, прижавшись щекой к мягкому плечу Деборы.

На Новый Год, с куском лекаха, медового пирога, со стола ребе, Ева получила от ребецин Хаи-Мушки пакет, перевязанный атласной лентой. Бездетная дочь главы хасидов заботилась о малышах, наполняющих классы, в небольшой пристройке, рядом с резиденцией ее отца и мужа. Каждый ребенок, на детской трапезе, ушел домой с маленьким подарком, с карманами, наполненными домашними леденцами и печеньем.

Раскрыв пакет, Ева ахнула:

– Спасибо! Теперь у меня есть своя коробочка, для пряностей…

Ева любила прощание с субботой, авдалу, даже больше самого шабата. Детям давали большую, витую свечу, вручали серебряные коробочки, откуда сладко тянуло гвоздикой и корицей. Еве нравились сказочные замки, кованые цветы, флюгеры и голубки. Голубку ей и подарила ребецин Хая-Мушка:

– Только надо менять специи, чтобы запах не выветривался, – предупредила ее женщина, – аромат всегда должен оставаться свежим… – Ева кивнула.

В маленькой комнатке, в мансарде резиденции, под черепичной крышей, стоял запах цветущего сада. На окне, в деревянных ящиках, росли маргаритки и фиалки. Узкую кровать окружали глиняные горшки, с пышными розами. Утром, распахивая ставни, Ева махала воробьям, порхавшим у кормушки с зерном. Перегибаясь вниз, она разглядывала будку Ринчена, среди густых кустов, рядом с оградой особняка. Апсо любил поспать:

– Он позже меня встает, – хихикала Ева, – а меня ждут на кухне… – бормоча благословение, она омывала руки. К семи утра раввины и ученики ешивы, закончив молитву, собирались в большом зале столовой. Женщины резали халу, варили яйца и русскую, гречневую кашу, на молоке. В резиденции держали две кухни, с полным набором посуды. Дневную трапезу, которую получали и дети в классах, ужины для семьи ребе и гостей, готовили на мясной кухне.

Примостившись на подоконнике, Ева разглядывала утреннее, туманное небо:

– Надо испечь что-нибудь, для папы и тети Деборы. И надо принести ей букет, она невеста… – Ева не очень любила срезать цветы, но утешила себя тем, что розы опять приживутся. Вчера, после авдалы, ребецин позвала ее к телефону. Услышав голос отца, девочка ничуть не удивилась. Ева знала, что папа вернулся в Америку: