Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том седьмой

– Ягненок может сюда приехать, с девчонкой, – предупредил он ребят, – следите в оба…

В парке, купив кошерный хот-дог и кофе навынос, Наум Исаакович нашел свободную скамейку. По рыжим листьям, устилавшим газон, носились дети, лаяли собаки. В песочнице, неподалеку, копошились малыши. Матери, с низкими колясками, стояли кружком. Темноволосая девочка, в синем пальтишке, с якорями, возила по песку грабельками:

– У Анюты и Наденьки тоже были такие игрушки… – Эйтингон, медленно, пил кофе, – если операция провалится, меня не пощадят. Я не имею права рисковать судьбой девочек. Если меня арестуют, малышек сунут в какой-нибудь провинциальный детдом, поменяв им фамилии. Я никогда их больше не найду. Ни девочек, ни мальчишку. Впрочем, ему не исполнилось и года, он вообще не выживет… – Наум Исаакович вздохнул:

– После фиаско в Израиле Лаврентий Павлович не намерен проявлять снисхождение, особенно, учитывая случившееся в Москве… – в сухой радиограмме, полученной вчера с Лубянки, министр сообщал о вопиющем случае, как выразился Лаврентий Павлович, отъявленного буржуазного национализма. Наум Исаакович видел фотографии, в New York Times:

– Даже думать об этом не хочу… – злобно сдавив пустой стаканчик, Эйтингон бросил его в урну, – от синагоги до Маросейки стояла толпа. Голду чуть ли не на руках внесли в здание… – первый посол нового Государства Израиль, в СССР, Голда Меир посетила на праздники хоральную синагогу столицы:

– Американцы не преминули послать туда журналистов… – избегая смотреть на детей, Эйтингон направился к выходу на Сентрал Парк Вест, – в газете написали, что люди скандировали: «Отпусти мой народ», пели гимн Израиля… – он поморщился:

– Вместо обещанного социалистического государства, на Ближнем Востоке, мы получили сионистский заговор, в четверти часа ходьбы от Кремля… – Наум Исаакович не сомневался, что за буржуазный национализм загремят, как было принято говорить, и он, и Серебрянский:

– Вряд ли нас расстреляют, мы слишком много знаем… – остановившись, он щелкнул зажигалкой, – но, если Берия доберется до девочек, он получит рычаг давления. Ради них я пойду на все. Он доберется, – понял Эйтингон, – персонал виллы, то есть зэка, сдадут меня, не моргнув глазом… – он шел по аллее, где до войны мальчик и Петр Воронов похищали Джульетту Пойнц:

– Мерзавец Воронов давно сдох, туда ему и дорога. Но Володя жив… – Эйтингон, нехорошо, улыбнулся, – Саломея доложила, что его приютил инвалид, в Мон-Сен-Мартене. Якобы, Володя, наследник де ла Марков. До войны проклятая Антонина Ивановна под кем только не валялась. Она навешала лапши на уши Петру, он поверил, что Володя, его ребенок… – и Володя и похитившая его из СССР дочь Кукушки должны были подождать.

Наум Исаакович проследил за машиной Ягненка до пансиона, в Хобокене:

– Они забрали собаку, взяли вещи девчонки, из резиденции ребе, – Эйтингон задумался, – неужели Ягненок приехал за дочерью, чтобы вывезти ее из Америки? Но куда? И почему Дебора и ее мальчишка не вернулись на квартиру… – ничего подозрительного в поведении Ягненка и женщины он не заметил:

– Непонятно, сколько номеров они сняли… – Эйтингон не хотел вызывать подозрений у портье, излишними расспросами, – и под какой фамилией. Или Дебора играет, по заданию Секретной Службы? Они сели на хвост Меиру, хотят его арестовать. Пусть, арест нам только на руку… – выбросив окурок доминиканской сигары, он плотнее насадил кепку на лоб:

– Ладно, остается только одно. Матвей продал квартиру, без излишнего шума. Больше в стране его ничто не держит. Пусть он приедет, как обещал, встретится с Деборой и все выяснит. Если она чиста, она уедет с ним в СССР, как мы и планировали. Но если нет… – Эйтингон вдохнул запах палых листьев. Мимо проплыла тонкая паутинка. Послеполуденное солнце освещало вершины небоскребов, на Вест-Сайд:

– Но если нет, то Нью-Йорк может стать опасным городом, для женщины с ребенком. Что касается Ягненка и его девки, то обещаю, что ФБР быстро узнает о пансионе в Хобокене…

Выйдя из парка, дождавшись зеленого сигнала светофора, Эйтингон направился к Коламбус-серкл. Он хотел позвонить с безопасной квартиры мальчику, в Вашингтон.

В Tom’s Restaurant, на Сто Двадцать Второй улице, было многолюдно. За стойкой, почти не переставая, звенела касса. В обеденное время, дешевую забегаловку, с большими порциями, осаждали студенты и преподаватели Колумбийского университета. Ресторан содержала греческая семья, но готовили здесь на американский манер. Посетители заказывали пышные омлеты, с картофельными лепешками, гамбургеры и хот-доги.

Сидя за дальним столом, с чашкой черного кофе, Дебора взглянула на витрину:

– Они продают греческие сладости. Жаль, что заведение не кошерное, я бы побаловала детей… – у Тома готовили ореховый торт, пропитанный медом. Дебора и сама делала похожий, на Песах. Кухонька в пансионе была маленькой:

– Все равно, сегодня испечем что-нибудь, с Евой, – решила Дебора, – завтра Йом-Кипур. Перед постом надо хорошо поесть… – на праздник они шли в синагогу, в Хобокене. В городе их никто не знал. За завтраком, когда дети убежали во двор пансиона, муж весело сказал Деборе:

– Думаю, ничего опасного нет. Пришли и ушли, на Йом-Кипур кидуш не накрывают. У людей не будет возможности поинтересоваться, кто мы такие. То есть понятно, кто. Месье Блюм, с женой и потомством… – ласковые губы коснулись ее щеки. Меир поднялся:

– Посиди, я уберу со стола, помою посуду… – после завтрака Дебора ехала в университет. Она выбрала время, когда преподаватели разошлись на лекции:

– Я даже в секретариат не заглянула… – она держала сумочку на коленях, – официально считается, что я болею… – в кабинете Дебора забрала из запирающегося ящика стола тощую пачку конвертов, перетянутых резинкой. Письма, с блокнотом, где хранился анализ данных, сделанный ЭНИАКом, лежали в ее сумочке:

– Меир повел детей в парк… – она взглянула на часы, – потом он с ними позанимается, и я вернусь. Пообедаем, сходим в кино, пораньше ляжем спать… – Дебора вздохнула:

– У Аарона в школе тоже считают, что он болеет. Скорей бы все закончилось, хочется оказаться дома… – Дебора думала о новых платьях, для Евы, о второй детской, о том, что надо записать девочку в школу Аарона:

– Они пойдут в один класс, так им будет веселее… – повертев на пальце кольцо с темной жемчужиной, Дебора почувствовала, что краснеет:

– И у нас появятся еще дети. Сейчас мы осторожны, но, когда все прояснится, можно будет о таком не думать. Хочется еще мальчика и девочку… – она вспомнила смешливый голос Евы, за обедом после свадьбы:

– Братика для Аарона, и сестричку для меня, тетя Дебора. Мы так решили… – дети унеслись на набережную Кони-Айленда. Меир потерся носом об ухо Деборы: