Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том седьмой

Бруклинские старики, в теплых пальто, устраивались на скамейках, подставив лица низкому солнцу. К обеду распогодилось, но день оставался прохладным. На террасах закусочных мужчины не снимали шарфы, дамы кутались в отделанные мехом жакеты.

Здесь подавали большие сэндвичи, на свежем, ржаном хлебе, с острой солониной, дымящуюся куриную лапшу, гамбургеры, с домашним кетчупом и хрустящими, маринованными огурцами. К каждому заказу полагалась отдельная тарелка, с печеночным паштетом, яйцами, рублеными с жареным луком, фаршированной шкварками шейкой и квашеной капустой. От темной корочки хлеба остро пахло тмином, халу посыпали золотистым кунжутом.

На террасе обедала всего одна пара. Кэтрин Бромли взглянула в окно:

– У них собака, поэтому они сели на улице… – смешной, мохнатый песик уютно улегся у ножки стула. По повадкам мужчины и женщины становилось понятно, что они давно женаты. Черные волосы дамы прикрывала изящная шляпка. Она носила короткий жакет, темного каракуля, и скромную, но элегантную юбку.

Дети пары, мальчик и девочка, видимо, двойняшки, получив от отца купюру в пять долларов, давно унеслись на променад:

– Аарон, Ева, только не отходите далеко… – велел отец, – мы скоро двинемся в обратный путь… – паре принесли кофе, с медовым пирогом. Мужчина и женщина держались за руки. Кэтрин увидела, как он наклонился к уху жены. На темно-красных губах дамы заиграла блаженная, довольная улыбка:

– Они счастливы, – сглотнула Кэтрин, – у них дети. Я так надеялась, что буду счастлива, с Ди Грасси, с нашим малышом. Но правильно говорят, что своего счастья на чужом несчастье не построишь. Я верила, когда он объяснял, что живет с женой из чувства долга. У него как раз в то время родился третий ребенок. Тоже из чувства долга, наверное… – Кэтрин, незаметно, скривила губы:

– Я больше никогда не поступлю так глупо. Но Леон, совсем не Ди Грасси. Он не женат, и он порядочный человек… – рядом с Кэтрин, на стуле, восседал плюшевый медведь, перевязанный атласной лентой. Циммерман оказался неожиданно хорошим стрелком. Выходя из тира, на Кони-Айленд, коллега, неохотно, объяснил:

– Я четыре года воевал. Почти каждый день приходилось брать в руки оружие… – Кэтрин решила не расспрашивать его о прошлом:

– Понятно, что его родители погибли в лагерях, что он уехал из Европы, желая начать все сначала. Не надо все это бередить… – Циммерман позвонил ей утром:

– Если у вас нет желания провести выходной, изучая способы умерщвления мышей… – смешливо сказал Леон, – то приглашаю вас на океанский берег… – Кэтрин, действительно, намеревалась посидеть с документами будущего процесса, против компании Lays. Она еще никогда не выбиралась на Кони-Айленд:

– Ди Грасси сказал бы, что здесь все очень низкопробно… – девушка хрустела квашеной капустой, – да и пошел он к черту. Его дед ездил на осле, в глухой сицилийской деревне, его отец держал паршивую закусочную, а он приобрел лимузин и считает, что стал аристократом. Он просто выскочка, нувориш… – Кэтрин, один раз, заметила, что ее предок стал членом Линкольнс-Инн в пятнадцатом веке:

– Ди Грасси тогда даже передернулся. Хватит о нем думать, – разозлилась Кэтрин, – если я с ним еще и увижусь, то только в суде… – медведь напомнил ей о подарках, новорожденной племяннице:

– Я выбирала Луизе погремушки и думала о нашем малыше… – Кэтрин скомкала салфетку, – хватит. Леон прав, приехав сюда. Надо начинать новую жизнь, оставив прошлое за спиной… – к паре на террасе вернулись дети, раскрасневшиеся от беготни. Девочка держала медведя, похожего на того, что достался Кэтрин. Муж с женой поднимались, мужчина отвязывал от стула кожаный поводок собаки:

– Кота, что ли, взять… – тоскливо подумала Кэтрин, – все не так одиноко будет. У босса есть собака и кот, он после смерти жены их завел. Надо спросить у него, насчет приюта, для животных… – сверху раздался веселый голос:

– Как солонина, мисс Кэтрин? Босс клянется, что здесь сэндвичи лучше, чем даже в «Карнеги Дели»… – девушка улыбнулась:

– Отличная. Что мойщик окон? Вам не надо к нему ехать… – Циммерман звонил в Бруклинский госпиталь, где оправлялся от операции будущий истец на очередном процессе:

– Врачи разрешили посещения с завтрашнего дня… – Циммерман подмигнул ей, – то есть босс, разумеется, пробился к нему в обход докторов. Но время терпит. Босс велел мне не спорить с медициной… – кроме госпиталя, Леон позвонил мисс Ривке, но ответа не дождался:

– Должно быть, она по магазинам отправилась, или к подруге, на Лонг-Айленд… – он проследил за семьей, идущей к потрепанному форду. Собака плясала у ног девочки:

– Они тоже медведя выиграли, – вздохнул Циммерман, – наверное, отец стрелял. Лицо у него, кстати, знакомое. Хотя таких мужчин половина Бруклина. Видно, что он соблюдающий еврей… – машина тронулась. Вслед за ней от обочины оторвался еще один форд.

Циммерман вспомнил, как мисс Ривка настаивала, что видела в кондитерской советских шпионов:

– Ерунда, ей просто почудилось, – решил Леон, – все из-за газет. Даже воскресные выпуски не обходятся без очередной статьи о происках коммунистов. На войне мы сражались вместе с левыми, и ни о чем таком не думали… – в светлых волосах мисс Бромли играли солнечные искорки:

– Я тоже не хочу думать, – понял Леон, – хотя бы недолго. Так давно ничего не случалось. Надоело ждать, верить, что появится кто-то, на пороге. То есть появится, мисс Ривка, но с ней все не так, как было раньше… – он налил Кэтрин кока-колы:

– Между прочим, неподалеку от моего дома открыли новый бар. На вид, заведение неплохое, по вечерам обещают джаз. Если хотите, можем сегодня сходить. Или вы предпочитаете вернуться к дохлым мышам… – в голубых глазах девушки метались смешинки:

– Спасибо, Леон. Мыши подождут, я предпочитаю коктейли и танцы… – два темных форда, выбравшись на середину Кони-Айленд авеню, поехали на запад, к Бруклинскому мосту.

По возвращении из Хобокена, Наум Исаакович припарковал форд, по документам, принадлежавший некоей посреднической конторе, на стоянке у моста Джорджа Вашингтона. Офис компании располагался в безопасной квартире. На бумаге фирмой владел панамский делец. Все бухгалтерские отчеты хранились в полном порядке, налоговые декларации подавались вовремя. Эйтингон, впрочем, в квартире не остановился, хотя в комнатах оборудовали спальню, с душевой.

Он шел по почти пустынному, воскресному Манхэттену, помахивая портфелем:

– Безопасней жить в большом отеле, где мой испанский паспорт завтра никто не вспомнит. С машиной то же самое, незачем мозолить глаза автомобилем. Ребята, резиденты, о нем позаботятся…

Завернув к Центральному Парку, Эйтингон узнал то, что он и так знал. Ни Ягненок, мистер Горовиц, ни его невестка, ни дети в апартаментах не появлялись. Наум Исаакович передал работникам, следившим за квартирой, описание Евы: