Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том пятый

– Врача, – прохрипел он, – позовите врача…

Сладкий сок потек по смуглым пальцам Лауры.

Принюхавшись, Пьер потащил в рот руку матери:

– Я пока не даю ему фрукты, – улыбнулась женщина, – мальчику только десять месяцев. Но пальцы пусть облизывает…

Врач всегда старался принести ей яблоки, виноград, или спелые мандарины, из пайка подводников. Пьер давно уверенно сидел, и ползал по койке. Ребенок рвался вниз, на стылый, каменный пол камеры. В начале осени врач вынул из кармана флотской шинели вязаные, шерстяные носки:

– Держите. Они мужского размера, – мальчик потянулся к носкам, – но это лучше, чем ничего… —

Зачмокав, Пьер взялся за картонную коробочку с горохом. Лаура водила ребенка по полу за руки, стараясь, чтобы мальчик не замерз. В октябре, с началом холодов, она заметила пар, вырывающийся изо рта, при дыхании. Горячей воды в камере было взять неоткуда. Доктор тайно передал ей резиновую грелку. Лаура клала ее в койку, согревая, во время сна, ледяную воду из умывальника. Пьера она купала над раковиной:

– Он, кажется, привык к такой воде, бедное дитя, – подумала Лаура, – я сама в душе с лета не мылась…

Летом ее водили в деревянную душевую, установленную на участке, где возвышался барак. Вода в жестяной бочке, на крыше маленького сарайчика, нагревалась от солнечных лучей. Последний раз Лаура стояла под слабеньким душем в сентябре:

– Еще было тепло. Я и Пьера вымыла, ему понравилось… – Лаура, аккуратно, собрала шкурки от мандарин. Доктор кивнул:

– Правильно. Там полезные вещества, они обеззараживают воздух. В следующий раз я принесу чеснок. Вряд ли ваше молоко потом понравится малышу, – он вздохнул, – но впереди зима, вам нельзя болеть… – Лаура, одними губами, спросила:

– О походе на юг пока ничего не известно?

Зажав в руке коробочку, Пьер позевал. Голубые, яркие глаза мальчика закрывались. Лаура, осторожно, укутала его одеялом.

Доктор передал ей стальную, флотскую флягу и зажег спичку, для папиросы:

– Наш куратор, – он коротко усмехнулся, – сейчас занят другим… – вернувшись из госпиталя на лодку, врач рассказал капитану Фисановичу о неизвестном мужчине, говорящем на русском языке. Капитан затянулся прокуренной, вересковой трубкой. К-57 стояла в сухом доке, курить на борту никто не запрещал. Проследив за колечками дыма, Фисанович, иронично, заметил:

– Тебя, я смотрю, жизнь ничему не научила. Это оттуда человек… – он дернул головой в сторону комплекса базы, – то есть чекист…

Они стояли на продуваемой злым, ноябрьским ветром, промороженной площадке, на верху лодки. Услышать их никто бы не смог. Инженеры не сомневались, что плановый ремонт и техническое обслуживание лодки подразумевает установку очередных жучков:

– В походе мы избавимся от всей мерзости, – капитан повел трубкой, – но сейчас надо соблюдать осторожность… – доктор размял папиросу:

– Он носит крестик… – Фисанович закатил глаза:

– Он может хоть весь крестами увешаться. Он работал в Британии или Америке и возвращался сюда. Может быть, его мы и ждали в заливе Пьюджет-Саунд, когда подобрали ту женщину. Мы даже не знаем, что за лодку расстреляли… – К-57 в бое участия не принимала. Экипаж специального средства берегли, не поручая им опасных заданий:

– И ты пытался выяснить, кто он такой, – недовольно продолжил Фисанович, – более того, показал, что ты знаешь английский язык… – доктор щелкнул зажигалкой.

Над базой висела непроницаемая пелена серых, набухших снегом облаков. Ревела темная полоса Татарского пролива, на востоке, в сумраке виднелись очертания судов, в сухих доках. Врач нашел глазами крышу огороженного барака:

– У нее, хотя бы, есть электричество, но слабое. Все равно, ребенку нельзя расти в таких условиях. Он может не пережить зиму. Но нас, пока, никуда не посылают… – он выпустил дым:

– Этого человека держат в наручниках, и, судя по всему, собираются допрашивать… – Фисанович помотал поседевшей головой, во флотской фуражке, без знаков различия:

– Хоть в кандалах. Хорошо, что он бредил. Даже если он что-то понял и тебя подозревает, всегда можно списать его донос на галлюцинации, из-за высокой температуры. Но, в случае, если тебя опять позовут к нему, я запрещаю тебе рисковать… – врач буркнул:

– Не позовут. Жар у него прекратится, он здоровый парень. С его царапинами справится и фельдшер… – врач взглянул на испещренную шрамами щеку женщины:

– Я к ней собирался заглянуть, сложил пакет с провизией, но меня, все-таки, позвали в госпиталь… – он не хотел медлить, не хотел советоваться с командиром:

– Фисанович мне опять скажет, что все провокация. Она разведчик, она может знать этого человека…

Врач верил тому, что написал на его ладони неизвестный мужчина, с лазоревыми глазами:

– Это может быть шанс, для нее, для малыша. Он не врет, он не чекист. Они должны уйти отсюда, вместе с ним… – отхлебнув кофе из фляги, врач помялся:

– Мне надо с вами посоветоваться, миссис Лаура.

Ранний завтрак, с икрой и крабами, куратору К-57 принесли в жарко натопленный кабинет, обставленный мебелью темного дуба. За тяжелыми гардинами, в хмуром, рассветном небе, ветер с пролива трепал кумачовые лозунги. Торжественное заседание назначили на одиннадцать утра. В Москве еще шел предпраздничный день. Поздним вечером персонал базы опять собирали, для трансляции из столицы, с Красной площади. Закрытый круг офицеров ждал банкет. На кухне готовили запеченного изюбря, с пролива привезли свежую рыбу.

Попивая кофе, куратор шуршал почти пустыми протоколами допросов, в папке неизвестного власовца или белоэмигранта. Мужчина так и не назвал своего имени, не признался, что за подводная лодка везла его на территорию СССР. Куратор склонялся к версии десанта, на строительство сахалинского тоннеля:

– Может быть, он работает на американцев. Они после войны подобрали много швали, в оккупированной Германии. Граждан СССР возвращали нам, но неохотно. Тысячи власовцев ушли от заслуженного наказания. Западные страны сейчас сделают из них шпионов, как из этого мерзавца. Или он вообще из семьи белоэмигрантов, вырос в ненависти к советскому строю. По шрамам видно, что он прошел войну, но с какой стороны…

Куратор бросил взгляд на черный, массивный телефон. В Москве был поздний вечер. В обычный день в министерстве царила бы суета. Столица жила по расписанию товарища Сталина, принимавшегося за работу, когда остальные садились ужинать:

– Но сейчас звонить бесполезно… – со вздохом напомнил себе куратор, – все заняты подготовкой к завтрашнему мероприятию, то есть к сегодняшнему… – он пока даже не отправил фото неизвестного на Лубянку. Чекист вспомнил:

– На лодке один из инженеров говорил, что скоро появится техника, способная передавать изображения на расстоянии. Он во время войны работал с американскими конвоями, слышал от тамошних технических специалистов о таких устройствах… – инженера тоже арестовали за шпионаж в пользу США: