Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том четвертый

– Ребе, его зять, и Дебора. И, конечно, Аарон… – над мутно белеющим в темноте газоном порхал голубь. Племянник кивнул:

– Не волнуйтесь, дядя Меир, – серьезно сказал мальчик, – мама и ребе все мне объяснили. Вы сейчас в подполье, словно на войне. Вам надо вести себя осторожно. Обещаю, я ничего, никому не скажу… – племянник так напоминал погибшего Аарона, в детстве, что у Меира, иногда, перехватывало сердце:

– Аарон тоже рос высоким. У малыша волосы вьются, он похоже голову чешет, под кипой, так же карандаш грызет… – мальчик, зачарованно, слушал рассказы Евы об Индии, Африке и Южной Америке:

– В Кейптауне, в зоопарке, я видела льва… – дочка распахнула серо-синие глаза, – но в Дели и Нью-Йорке они тоже живут… – Меир опасался возить Еву на Манхэттен. Он отлично помнил, что за квартирой у Парка следят:

– Тем более, сейчас, когда я, что называется, исчез с радаров. Переписку Деборы, наверняка, перлюстрируют, а мое бывшее ведомство всадило жучки в ее телефоны. Дебора преподает, ездит в Норфолк, в штаб флота, Аарон часто ночует в Бруклине… – ничто не мешало ФБР снабдить апартаменты не только жучками, но и фотокамерами. Меир не хотел просить невестку проверить технику и стены:

– Она не инженер. ФБР такое поведение покажется подозрительным. Мне в квартире тоже нельзя появляться. Марта бы пригодилась, но я даже не знаю, где она сейчас… – Меир не стал связываться с Джоном, или Монахом:

– Мало ли что. ФБР и мое бывшее начальство выписали ордер, на мой арест. Они отлично осведомлены о моих семейных делах… – достав из ловко устроенного тайника, в шкафу спаленки, паспорт мистера Герреры, Меир съездил на Кадман Плаза, в величественное здание с башней, на бруклинский почтамт.

Отправился он туда в обличье беженца из Польши, Фельдблюма, но по дороге навестил кошерную забегаловку, быстрого обслуживания. Съев пережаренный, потерявший вкус гамбургер, и жирную, остывшую картошку, мистер Фельдблюм, при саквояже, посетил мужской туалет. На почтамте появился элегантно одетый мужчина, с золотыми часами. Бороду было никуда не деть, но Меир заметил, что она сильно меняет лицо:

– Правильно меня учили, на довоенном инструктаже. Вообще я теперь смахиваю на пророка Смита, то есть на прадедушку… – Меир видел дагерротипы мормонского старейшины. В Бруклине каждый второй мужчина на улице носил бороду, ничего необычного в облике Меира не было.

Взяв абонентский ящик, на имя мистера Геррера, он отправил телеграмму своему женевскому адвокату, предупреждая его о новом адресе клиента. Меир распорядился пересылать в Нью-Йорк всю корреспонденцию:

Ринчен, бросив косточку, задремал:

– Я дал Марте мой женевский адрес, но пока от нее никакой весточки не поступало… – с Деборой Меир связывался через ребе. Звонки с Истерн-Парквей в квартиру миссис Горовиц подозрения не вызывали:

– ФБР знает, что Аарон учится в Бруклине. Однако они могут пустить за Деборой хвост… – с невесткой они встречались в людных местах, в зоопарке в Бронксе, в бруклинских парках и магазинах, или просто в метро:

– Она даже провизию привозит… – на Меира пахнуло тревожным ароматом горечавки, – сколько бы я ее не уверял, что умею готовить… – дочка помогала Меиру на кухне. Подпоясавшись полотенцами, большим и маленьким, они чистили овощи, варили суп, и пекли кексы.

Меир купил кошерной, шоколадной пасты. Выбросив сигарету, вернувшись к столу, он намазал себе кусок халы:

– Ребе сказал, что вчера ему звонила Дебора. В Нью-Йорк, на Пурим, приехал гость… – кузен мог навестить город ради дня рождения племянника, но Меир сомневался, что Мэтью оставит научные лаборатории, и полетит на другой конец страны, чтобы вручить Аарону подарок:

– Он сюда не просто так явился… – он пил остывший кофе, – только вот зачем… – на торопливых встречах с Деборой, Меиру, все время, чудилось желание невестки что-то ему сказать. Он видел обеспокоенность, в темных, красивых глазах, замечал, как она покусывает темно-красные, пухлые губы:

– Брось, ерунда, – напоминал себе Меир, – все игра воображения, как в тот раз, когда я ехал в Японию. Дебора волнуется, надо мной висит ордер об аресте, а я разгуливаю с чужими документами… – бумаги Фельдблюма, правда, были надежными.

Меир появился на Истерн-Парквей в день прибытия в Нью-Йорк. Ребе и его зять нисколько не удивились неожиданному визиту так называемого мистера Геррера, с дочерью. Саквояжи и Ринчен, в деревянной клетке, остались в прихожей бокового входа, откуда вела лестница в комнаты. Представившись, Меир услышал тихий голос старшего ребе:

– Мы знаем вашу семью, мистер Горовиц… – улыбнувшись, старик подмигнул Еве:

– Пойдем, выпьем чаю, милая. Твой папа и мой зять пока позанимаются… – Еву оставили с женщинами из семьи ребе. Вернувшись, бросив взгляд на раскрытую на столе Мишну, ребе велел Меиру: «Рассказывайте».

Черный телефон, на подоконнике, пока молчал:

– Все оказалось просто. Мне выдали удостоверение беженца, определили на работу… – в ящике письменного стола ребе лежала целая россыпь удостоверений:

– Он был моим хасидом, в Варшаве… – ребе смотрел на черно-белое фото, – потом я добрался до Америки, в частности, благодаря вашему старшему брату, благословенной памяти. Господин Фельдблюм остался в Польше… – ребе, словно, хотел сказать что-то еще, но только повторил:

– Остался, как и другие хасиды… – в комнате пахло дешевыми сигаретами, за окном медленно темнело. Выжив в лагерях, Фельдблюм, в прошлом году, приехал в Америку:

– Он здесь умер, – ребе помолчал, – провел в Бруклине всего неделю, а потом у него случился сердечный приступ, в ешиве. Он был ваш ровесник. Есть вещи, которые человек не может пережить… – вспомнив гору трупов, у ворот Доры-Миттельбау, Меир вздохнул: «Да».

Он завел разговор о Еве. Ребе поднял большую ладонь:

– Мистер Горовиц, малышке четыре года. О чем может идти речь, когда она потеряла мать? Будьте рядом, вы ей нужнее всего. Разберемся, когда она подрастет. Пусть ходит в классы, учит язык… – в классах Еву считали беженкой из Европы. Таких детей в Краун-Хайтс было много, никто их не расспрашивал о прошлом:

– В Израиле тоже не говорят о прошлом, – Меир, устало, закрыл глаза, – а зря. Марта считает, что прошлое еще поднимет голову. Но я не могу обвинять Эстер. Она правильно делает, что не напоминает мальчишкам о лагере. Зачем, после всего, что они пережили? Давид погиб, его больше нет. И Авербах мог погибнуть. Нельзя его подозревать в работе на русских, как нельзя думать, что Авраам продался НКВД. Марта не знала, удалось ли его освободить, с Валленбергом… – судя по словам невестки, еще один пропавший без вести, Теодор, в Америке не появлялся.