Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– В СССР я его не пошлю, – кисло подумал Макс о зяте, – он от страха на месте скончается, едва я намекну, что ему надо побывать в Москве. Он бежал из Палестины, ничего перед собой не видя, в панике… – Максимилиан не сомневался, что бывший наставник Мухи появился в Иерусалиме ради других дел:

– Но моя девочка жива, она любит и ждет меня. Она хотела уехать, с Мухой… – Максимилиан был немного разочарован, что Цецилия не родила, но успокоил себя:

– Когда мы окажемся рядом, все получится. Она еще совсем молода. Когда я закончу с делами в Патагонии и здесь, я сам за ней съезжу… – Максимилиан вытащил из кармана твидового пиджака портмоне, крокодиловой кожи:

– Смотри, мы на Рождество семью снимали… – на Рождество в Патагонию вернулся партайгеноссе Рауфф, отвечавший за налаживание связей с арабским миром. Максу было что предложить новым клиентам, как он, смешливо, называл мусульманских радикалов, в будущей Индии. Страна пока не обрела независимости, но, судя по газетам, британцы создавали отдельное государство, для мусульман, на северо-западе:

– Отлично, это нам на руку, – напутствовал Максимилиан Рауффа, на аэродроме Буэнос-Айреса, – мусульмане немедленно начнут убивать индийцев. Им понадобятся инструкторы, оружие… – Рауфф навестил и Амман. В конце месяца Трансиордания освобождалась от британской опеки. Приятель встретился с тамошними подпольщиками, устраивавшими нападения на евреев, на территории пока мандатной Палестины.

Рассказывая Каммлеру о вояже партайгеноссе Рауффа, Макс добавил:

– Ракеты, они, разумеется, не получат. Тем более, у нас не так много оружия возмездия… – ракеты разместили только на острове Эллсмир:

– Фон Браун сделал бы нам радиоуправление, – недовольно, сказал Макс, – однако он лижет задницу американцам. Инженеры работают, но пока, как и с бомбой, результата не видно… – ему нужна была 1103 и Максимилиан собирался ее заполучить:

– Я ее из любого русского лагеря выну, – пообещал он себе, – главное, чтобы с Мухой связался его близнец… – он показал Каммлеру фото рождественской елки, в «Орлином Гнезде», снимок застолья эсэсовцев и семейную карточку.

Эмма держала на коленях племянника, Аттила лежал у ее ног. Петр Арсеньевич орудовал фотоаппаратом. Макс, со вздохом, сменил его, когда пришла пора снимать супругов:

– Но Эмма оправилась, с его приездом. Хорошо, что она не вспоминает о ребенке… – Макс надеялся, что и бывшая Монахиня, и сын Холланда, умерли, где-нибудь в горах. Трупов они, правда, не нашли, но местность вокруг озера кишела пещерами и уединенными ущельями. Мадам Маляр и новорожденный могли давно превратиться в скелеты.

– Эмма скоро забеременеет, и все забудет. Муха от нее не отходит, он соскучился… – щенок филы подрос, и стал настоящим охранником. Собака была предана Адольфу, и ночевала в его детской:

– Эмму, он, впрочем, тоже защищает, – Макс вдохнул аромат коньяка, – а Муху не любит. Аттила тоже Отто не любил… – на третий день рождения, Адольф получил искусно сделанную, железную дорогу, и маленький, эсэсовский кинжал. Эмма начала учить племянника чтению. Максимилиан составил для него азбуку:

– А – Адольф Гитлер, мой фюрер, вождь Германии, Б – Берлин, столица вечного рейха… – Адольф бойко справлялся с буквами. Мальчик весело подтягивал «Хорсту Весселю», за семейным, рождественским столом:

– У него хороший слух, – подумал Макс, – в родителей. Марта сдохла, из-за своей глупости и упрямства. Но Адольф умный мальчик, он пошел в Генриха. Он не станет предателем, как его отец… – Эмма занималась с малышом и музыкой.

Каммлер полюбовался фото:

– Сестра у тебя красавицей стала, расцвела. Я ее помню подростком, на теннисном корте… – Каммлер часто гостил на вилле фон Рабе. Максимилиан кивнул:

– У нас здоровый климат, отличное питание. Она готовит, хлопочет по дому, присматривает за Адольфом. Тем более, муж при ней… – Муха ушел встречаться со знакомцами по СС:

– Водки здесь не держат, он не напьется, – хмыкнул Макс, – да и при мне он не посмеет… – он взял холеными пальцами карточку с меню:

– На десерт баварский крем, мой любимый… – Макс допил коньяк, – а после десерта и кофе, я навещу музей и его куратора… – щелкнув зажигалкой, он раскурил доминиканскую сигару.

Сухо стучала пишущая машинка, в привинченной к столу пепельнице дымилась сигарета. Сигареты, десяток в день, выдавали россыпью. Мишель помнил вкус табака, с партизанских времен. База курила запасы из пайков СС. Пайковым было и питание, но, судя по горячим блюдам, здесь завели кухню:

– Разумеется, завели… – оторвавшись от листа, он глубоко затянулся, – вокруг обретается несколько тысяч человек… – из нескольких тысяч он видел двадцать охранников, меняющихся четыре раза в сутки.

Огромный, подземный ангар, и его камеру, как мрачно думал о помещении Мишель, патрулировало пять человек, с немецкими автоматами, офицерскими пистолетами и ножами СС. Он предполагал, что еду доставляют на особом лифте.

Мишелю, впрочем, не было хода в часть ангара, отделенную железной стеной, с круглосуточно охраняемой, надежно запертой дверью. Именно оттуда появлялись эсэсовцы.

Зная, что его немногие вещи обыскивают, он не рисковал переносить на бумагу планы помещений, но хорошо представлял себе чертежи. Кроме его комнатки, в шесть квадратных метров, с койкой, столом и тесной умывальной, остальное пространство занимали картины и архивы. Холсты не развешивали, однако по приезду на базу солдаты СС вскрыли ящики и достали грузы:

– Они всю войну плацдарм строили, – Мишель оглядывал голые, железные стены, – на подводных лодках даже грузовики привезли… – его доставили к месту назначения в наручниках, в кабине грузовика, в компании молчаливых охранников.

Кроме солдат СС, он увидел только одного, незнакомого человека, в штатском, с грубоватым, упрямым лицом:

– Я получил четкие распоряжения… – по повадке мужчины Мишель понял, что перед ним начальник базы, – в случае попытки побега, вас расстреляют на месте. Занимайтесь работой, и ничего не случится… – о судьбе Лауры ему ничего не говорили. За время плавания он больше не встречался с фон Рабе:

– Лаура жива, жива… – Мишель ворочался на узкой койке, – фон Рабе сказал, что ее жизнь зависит от моего поведения… – свет в камере не выключали, решетчатое окошечко в двери не закрывали. Вход в умывальную расположили напротив. Охранники, меняясь, постоянно следили за Мишелем.

В камере сверкала мощная лампа, но в ангаре всегда царил полумрак. Картины стояли вдоль стен, укутанные холстами. Акварели и графика хранились в больших, картонных папках, переложенные листами папиросной бумаги. Он шел мимо ящиков с бережно укрытыми панелями Янтарной Комнаты, фарфором и хрусталем, безделушками работы Бенвенуто Челлини, и скрипками старых мастеров. Манускрипты и первопечатные издания тоже не разворачивали, только открыв ящики. Мишель не знал, кто следит за приборами, обеспечивающими нужную температуру и влажность: