Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– Он тоже интересовался алхимией, как император Рудольф, в Праге. Где же манускрипт, за который император золотом заплатил… – Мишель хорошо помнил причудливые узоры, на раме зеркала, на эскизе Ван Эйка:

– Пражского манускрипта я не видел, – строго напомнил он себе, – и неизвестно, какой в нем шифр. Никто не знает, где находится рукопись… – Мишель повертел коралл:

– Ящик паковали во Флоренции. Немцы из города бежали в спешке. Хорошо, что они из Уффици ничего не вывезли… – Мишель решил, что безделушки побросали в ящик, не разбираясь в их происхождении:

– Они интересовались только золотом и серебром, мерзавцы… – окаймленная серебром, выложенная гагатом и перламутром шахматная доска треснула. Фигурки, в беспорядке, тоже валялись в ящике. Мишель поднес к лупе черного короля:

– Франческо Медичи, – он даже улыбнулся, – черты лица похожи. Доску хороший мастер делал… – ему стало интересно, кем был сеньор Корвино, преподнесший герцогу коралл:

– Корвино, значит, ворон… – Мишель сидел с блокнотом на прохладном, металлическом полу ангара, – может быть, это первый муж миссис де ла Марк, основатель «Клюге и Кроу». По легендам, он много путешествовал, а миссис де ла Марк якобы в гареме жила… – семейная хроника могла подождать.

Занеся в список остатки коралла, Мишель почесал ручкой, в белокурой голове. Метрах в трех от него болтали охранники:

– Во Флоренции Волк меня через линию фронта перевел. Где он сейчас, где Меир, где Авербах? Где Россо и его Лючия Катарина… – родственники и товарищи по оружию могли быть давно мертвы.

Мишель, все равно, возвращался мыслями к погибшему в наводнении рисунку Дюрера:

– Или не Дюрера. На нем изобразили женщину, позировавшую Ван Эйку… – он быстро написал в блокноте:

– Дюрер ездил в Италию в 1494 году. Ван Эйк умер в 1441 году. Россо Фьорентино родился тоже в 1494 году. Его отца звали Якобом, по прозвищу Тедеско. Павел настаивал, что семья Фьорентино из России, отсюда и Россо. Они могли приехать из Нижних Земель… – предполагаемый рисунок Дюрера делал не Россо Фьорентино:

– Он тем годом младенцем был. Интересно, когда и где появился на свет его отец? – Мишель напомнил себе, что его раздумья бессмысленны:

– Но женщина, женщина… – он вернулся к ящику, – почему Дюрер или кто-то еще нарисовал сову, на ее плече? Сова, символ мудрости… – вытаскивая и описывая шахматные фигурки, он, для удобства, опустился на колени. Мишель сначала, не понял, что оказалось у него в руках. Охранники продолжали переговариваться. Он, едва дыша, вытянул вещь наверх. Мишель работал, как шахтер, с лампой, закрепленной на голове. Он вспомнил много раз прочитанные строки:

– В эту пору мне попалось несколько небольших турецких кинжалов. Рукоять кинжала, как и клинок, были железные; также и ножны были железными. На вещицах высекли множество красивейших листьев на турецкий лад, очень тонко выложенных золотом. Это возбудило во мне великое желание попытаться потрудиться также и в таком художестве, столь непохожем на остальные. Видя, что оно мне отлично дается, я выполнил несколько работ… – на изящных, под женскую руку, ножнах, стояло клеймо Бенвенуто Челлини.

Мишель провел пальцем по золоченым лилиям:

– Действительно, ему все отлично далось. Интересно, почему лилии? Может быть, кинжал предназначался для кого-то из Франции. Для Екатерины Медичи, она к той поре регентом стала, или для Маргариты Валуа… – лилии могли быть и любимым цветком неизвестной заказчицы мастера. Мишель никогда не видел семейный кинжал, до войны принадлежавший Эстер, но кузен Теодор описал ему оружие:

– Он более раннего происхождения, середины шестнадцатого века. Но клинки одинаковые, дамасской стали… – Мишель вытянул со дна ящика потрепанный кусок шелка, где, видимо, и покоился кинжал:

– Жаль кромсать вышивку времен Медичи, но что делать… – лезвие нисколько не затупилось. Остальное, как любил выражаться Теодор, стало делом техники.

– Я сам сломал пишущую машинку, и сам же ее исправил… – Мишель спокойно покуривал, прислонившись к стенке лифта, – сделал тайник, на всякий случай… – личные обыски ему не устраивали. Мишель ухитрялся держать кинжал при себе:

– Он мне обещал куртку… – Мишель, незаметно, рассматривал загорелое лицо фон Рабе, – очень хорошо. Правда, у меня нет никакой провизии. Вернее, есть, но совсем немного… – в подкладке зимней робы Мишель тоже устроил тайник, для сахара:

– Зато воды вокруг хватает. Спичек нет… – он скрыл вздох, – огонь не развести… – охранники приносили ему зажигалку:

– Они боятся, что я подожгу ангар. Дураки, я лучше умру, чем уничтожу Янтарную комнату… – Мишель пожалел, что не шарит, как Волк, по карманам:

– У фон Рабе зажигалка точно есть. Монах в него стрелял, в Мон-Сен-Мартене, и он выжил. И в Будапеште выжил, где его тоже ножом ударили. Но сейчас не выживет… – Мишель еще не знал, как сбежит, но другого пути у него не оставалось. Лифт, вздрогнув, замер. Заныл старый шрам, от пули фон Рабе, на груди:

– Тогда он у меня украл Ван Эйка… – выходя из лифта, Мишель ткнул окурком в медную пепельницу, – то есть не у меня, а у человечества… – вскинув голову, он пошел вслед за фон Рабе и охранниками по гулкому, пустынному коридору.

Максимилиан не собирался вести товарища барона дальше каменистых осыпей, на склонах холмов.

Обергруппенфюрер не солгал. С утра, действительно, выглянуло солнце, редкий гость в начале здешней осени. После баварского крема, Макс зевнул:

– Ладно, навещу картины и куратора завтра, а пока займемся делами… – имея в своем распоряжении японский гидроплан, Максимилиан хотел переместить одну из лодок флотилии на восточное побережье Патагонии:

– Пусть корабль стоит в бухте, где нас высаживали, – сказал он Каммлеру, – место уединенное, никто туда не заглянет… – Максимилиан помолчал, – на случай новостей, об 1103, мы должны быть готовы выйти в море, в любой момент… – партайгеноссе Каммлер был одним из немногих, доверенных офицеров Гиммлера, знавших об 1103. Ганс кивнул:

– Мы все сделаем, когда вернемся из экспедиции. Вы спокойно улетите, а я отправлю моряков на побережье… – офицеры флотилии работали вахтовым методом, сменяя друг друга. Планом экспедиции Макс тоже остался доволен:

– Пятьдесят километров, ерунда, – сказал он Каммлеру, – по данным Ричера самая высокая гора не достигает и трех километров. Мы пройдем через хребет, как нож сквозь масло… – Макс не знал, что они увидят на юге, но сказал Каммлеру:

– Ты помнишь папку. Я показывал тебе рисунки, по дороге в Патагонию. Я уверен, что карта местности правильна. Набросок не случайно появился в заметках леди Констанцы… – Макс надеялся на еще один термальный оазис. Геологи на базе утверждали, что вода в подземных источниках греется из-за активности вулкана.