Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий

– В Антарктиде есть вулканы… – хрустел гравий, под ботинками товарища барона, – однако это может быть и другая активность, тоже имеющая отношение к геологии… – некоторое суеверие Макса не позволяло ему сказать нужное слово вслух, даже в одиночестве:

– Уран, – подумал он, – мы можем иметь дело с месторождением урана… – запасы тяжелой воды хранились во вновь отстроенных лабораториях, на острове, в «Орлином гнезде». Тяжелая вода, уран, и 1103 означали достроенную бомбу:

– У русских, наверняка, есть бомба… – полуденное, яркое солнце, светило в глаза, – а теперь появится и у нас. Не одним американцам бряцать оружием. 1103 сделает радиоуправление, для ракет нацеленных на Нью-Йорк… – перед ними расстилалась темно-синяя гладь озер.

Буревестники парили в чистом, холодном небе. Со склонов южного хребта срывались все новые птицы. Макс, искоса, посмотрел на заключенного:

– Молчит, словно воды в рот набрал. Даже за куртку не поблагодарил… – месье Маляру выдали теплую, летчицкую куртку, на овчине и снабдили его вязаной, серой шапкой:

– Он меня на два года младше, – вспомнил Макс, – но я лучше выгляжу. Конечно, он под землей сидит, где он и останется, до конца дней своих. Он не покончит с собой, за ним постоянно наблюдают. Да и не такой он человек… – резкий профиль заключенного освещало солнце. Лучи играли в белокурой пряди, выбившейся из-под шапки:

– Он ничего не спрашивает о мадам Маляр, о его семье… – Максимилиан следил за давними знакомцами, по газетам. Герр Питер погрузился в предпринимательскую деятельность, а о герре Холланде и полковнике Горовице ничего не сообщали. Макс не отыскал и сведений о бывшем хозяине синего алмаза:

– Впрочем, какая разница, где сейчас родственник Мухи? Камень он, все равно, не получит, пока я жив. Кольцо перейдет Цецилии и нашей девочке… – Муха тоже не интересовался тем, где обретается месье Корнель:

– Архитектор его на месте убьет, если встретит, – хмыкнул Макс, – нет, хватит Мухе вояжей. Мы привезем в «Орлиное гнездо» 1103, и пусть он больше никуда не ездит. Я сам найду Цецилию, и доставлю ее домой… – они стояли на склоне холма, обращенном к северу, к строениям последнего плацдарма. За спиной, в каких-то ста метрах, начинался ледник. Белоснежное сияние окутывало горы. Максимилиан, повернувшись, вгляделся в хребет:

– Там должен быть перевал. Ворон тоже думал, что там есть проход. Товарищ барон сзади меня, а охрана еле плетется, они еще у озера… – Макс успокоил себя:

– Под ногами нет ни одного камня крупнее грецкого ореха. Да и не нападет на меня месье Маляр… – обергруппенфюрер почувствовал резкий толчок, в поясницу. Мгновенно стало тепло, даже жарко, тело охватила тупая, непрекращающаяся боль:

– У него кинжал, как у Цецилии был, на Балатоне… – покачнувшись, взмахнув руками, Максимилиан упал лицом вперед, на острые камни.

Сначала он услышал крики птиц, над головой.

Голоса приближались, удалялись, сливаясь в высокий, пронзительный стон. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он побежал по склону ледника, оскальзываясь грубыми ботинками, бросаясь вниз, избегая выстрелов охраны:

– Они медленно шли. Они были далеко от нас, на берегу озера… – сердце, отчаянно, стучало, – они за мной не угонятся. Мне надо добраться до вершины, скрыться из виду… – он успел выдернуть кинжал из спины фон Рабе:

– Монах тоже ему в спину стрелял, в Мон-Сен-Мартене. В форте де Жу, он жалел, что не взял на акцию очки. Он обещал в следующий раз не промахнуться, но в Альпах фон Рабе спас власовец… – Мишель не знал, убил ли он эсэсовца. Он не мог позволить себе задерживаться на склоне:

– Иначе меня расстреляют, на месте. Никто, никогда сюда не доберется, никто не найдет шедевры. Я обязан выжить, и все рассказать, обязан отыскать Лауру… – пуля охраны чиркнула по плечу, пробив и толстую куртку, и робу. На холоде кровь задымилась.

Мишель вспомнил:

– В Центральном Массиве так случалось, зимой. В тех местах температура тоже ниже ноля падала… – они с фон Рабе стояли на солнце, эсэсовец расстегнул летную куртку:

– Летом здесь и пятнадцать градусов тепла бывает, – подумал Мишель, – но лето закончилось. Первый месяц осени на дворе. Теперь только холоднее станет… – ему нельзя было идти на север. Каменистая равнина, в прогалине между холмами, где стояли редкие постройки базы, преграждала дорогу. Прошлым летом, по пути, Мишель постарался, на глаз, определить расстояние от побережья до оазиса:

– То есть не на глаз… – он полз по обледенелым камням, – я ничего не видел, мне голову мешком закрыли. Но я помню, с какой скоростью шел грузовик, помню, сколько времени заняла дорога… – до побережья, по расчетам Мишеля, лежало не больше ста километров бесплодной, ледяной пустыни:

– Дорогу они сделали, когда война шла, но шоссе, наверняка, охраняется. И на побережье стоят подводные лодки… – ему хотелось пить.

За два дня блужданий по горам, он не встретил ни озерца, ни родника. Он пытался отколоть кинжалом куски льда, но лезвие срывалось. Его ранили в левую руку. Мишель видел, что получил не больше, чем царапину, однако локоть, отчаянно, ныл. Отрезав кинжалом рукав от робы, он, кое-как перевязал себя:

– В Антарктиде, хотя бы, нет опасности гангрены. Зато я могу замерзнуть… – он стучал зубами, скорчившись между скал. В небе играл яркий, Южный Крест. В горах было значительно холоднее:

– Ночью минус пятнадцать, минус двадцать… – он дышал на камни, собрав их в горсть, – и нет пещер, чтобы спрятаться… – камни приятно холодили язык, он сосал гальку, перекатывая ее во рту, – нет дров, нет кресала и кремня. Первый Ворон, наверное, именно так огонь разводил… – Мишель понимал, что идет в самое сердце холода:

– Здесь сэр Николас Кроу пропал, по пути на юг… – ночью он поднимал голову, стараясь уловить клики птиц, – может быть, мне экспедиция попадется… – ожидать экспедиции, через год после конца войны, было бессмысленно.

Мишель напоминал себе, что еще бессмысленней бежать на север:

– Туда СС в первую очередь отправилось. Но на севере живут птицы, пингвины… – поиски мха, или лишайников, остались тщетными. Мишеля окружали только голые камни. Он не нашел никаких гнезд. Днем птицы парили высоко в небе, оставаясь недосягаемыми.

Он шел, обессиленно дыша, иногда опускаясь на мерзлые камни, чтобы передохнуть. Ночами он тоже старался двигаться, только иногда устраиваясь в расселине, дрожа от холода. Дорог или тропинок здесь не существовало, и не могло существовать. Мишель осторожно, превозмогая голод и жажду, пробирался вверх:

– Если я упаду и что-то сломаю, на здешнем холоде, я не протяну и дня. Хорошо, что я шапку сохранил… – пропотевшая шапка, вкупе с изорванной курткой, грели неплохо. Мишель не слышал сзади звуков погони. Ночами он шептал: