Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– Как мне ребятам сказать о том, что произошло… – Степан прислонился к стене дома, рядом с деревянными щитами, загораживающими окна будущего кафе, – они в Нойенгамме говорили, что детям сделали операцию, на лимфоузлах… – он ненавидел себя за то, что не попытался увезти малышей из лагеря:

– Я знаю, что Харальд с Хансом будут себя винить… – норвежцы жили вдвоем, деля комнату в скромной квартирке Красного Креста, где обретался и Степан. Ребята могли уехать домой, в освобожденную Норвегию, по временным удостоверениям беженцев, однако для фельдшеров в Стокгольме сейчас работы хватало. Ханс и Харальд писали длинные простыни показаний, о пребывании в Бухенвальде, Штутгофе и Нойенгамме, для будущего суда над нацистскими преступниками. Степан тоже заверил показания, у адвоката, занимающегося делами Красного Креста.

Харальд успел познакомиться с девушкой, из семьи польских евреев, добравшихся до Швеции после начала войны. Отец Итты умер в Стокгольме, девушка осталась одна, с больной матерью:

– Еврейская община помогает беженцам, – вздохнул Степан, – но здесь раньше мало евреев жило. Зато теперь много… – Итта и Харальд не могли пожениться, норвежское посольство в Стокгольме пока не открыли. Польша, судя по всему, после войны должна была стать социалистической. Довоенные паспорта поляков давно потеряли силу. Харальд не хотел везти в Норвегию нелегально, через леса, почти парализованную, старую женщину:

– Значит, я останусь в Стокгольме, – упрямо замечал фельдшер, – нельзя бросать будущую тещу… – когда Итта приходила в квартиру, Степан и Ханс, деликатно, отправлялись в ближайший парк:

– Иоганн тоже мальчишек в парк водит, кроссами заниматься… – деревянные щиты пестрели афишами о будущем боксерском матче. Нильсен, надежда шведского бокса, как о нем писали в газетах, выступал в тяжелом весе. Иоганн, в последний раз выходил на ринг десять лет назад:

– Последний мой матч в конце тридцать пятого года прошел, – услышал Степан хмурый голос приятеля, – я тогда на двадцать килограмм меньше весил… – Иоганн усмехнулся, – теперь я категорию поменял… – господин Кампе появился на приеме в Красном Кресте в начале мая, после возвращения Степана из Германии.

– Он и раньше в контору приходил… – из будущего кафе до Степана донесся звук электрической дрели, и голос, на неловком шведском языке, с заметным акцентом. У господина Витольда работали одни беженцы. Степан выбил трубку в уличную урну:

– Приходил, просто меня в Стокгольме еще не было… – они с Иоганном сразу подружились. Спортивный зал господина Кампе размещался в подвальчике, за два дома от переулка, где жил Степан. Дальше лежал парк, с церковью святой Софии. Степан навещал храм по воскресеньям. Констанца была неверующей, но Степан, все равно, молился за жену:

Сунув портфель под мышку, он пробирался в полуденной толпе, по узкой улице Сканегатан:

– Я всегда о ней думаю. Что бы я ни делал, она всегда со мной. Ничего, теперь Ворон будет спокоен… – как обычно, перед выходными днями, в сквере поставили лотки. Женщины Содермальма торговали мелочевкой, вязаными вещами, вышитыми платками, домашними джемами. Степан часто прикидывал, что из вещей пришлось бы по душе Констанце:

– Констанца говорит, что ей все равно. Она утверждает, что не обращает внимания на одежду, но я ей из Осло шарф привез, и она обрадовалась… – шарф он выбирал придирчиво, прикидывая, какой цвет пойдет жене:

– Зеленый, к ее глазам хорошо. И синий тоже, и коричневый. Ей все цвета идут… – у Степана не осталось никаких фотографий, но он помнил, каждую черточку, в лице жены:

– Иоганн тоже ничего из Германии не увез, кроме олимпийской медали, в подкладке куртки. Грета награду туда зашила… – приятель так много говорил о жене, что Степану казалось, будто он знает госпожу Кампе лично:

– А я ничего не говорю… – обойдя сквер, он свернул на крохотную улочку Нуторгет, – но мне нельзя. Не надо, чтобы кто-то знал, о Констанце… – Степан надеялся, в Москве, поводить жену по музеям и магазинам:

– Она, наверное, и города не видела. Ее в какой-то закрытый институт отправили… – он отгонял от себя мысли о том, что советские солдаты убили Олафа и Кристину, что мог погибнуть Инге, ребенок:

– До войны говорили, что лес рубят, щепки летят. На войне разные вещи случаются. Наверняка, кто-то перестарался, в выполнении приказа. Их наказали, но Инге родителей не вернешь… – Степан уговаривал себя не думать плохо об СССР:

– Моя страна победила фашизм, спасла Европу. Я не должен чернить Красную Армию. И вообще, СССР вырастил нас с Петей, сирот, дал нам образование… – Степан решил, что семья Пети вернулась в Москву:

– Они, на Фрунзенской, наверное, живут. Может быть, удастся увидеться, хотя бы ненадолго. Потом мы с Констанцей исчезнем… – Степан доверял брату, с его опытом, и знал, что все пройдет, как надо:

– Петя нас перевезет через границу. Например, финскую. Мы сразу пойдем в британское посольство, попросим убежища, нас на самолете отправят в Лондон… – на углу, рядом со сквером возвышался мрачный, грязно-желтый доходный дом, с башенкой. Степан жил немного дальше. Над входом в арку красовалась вывеска:

– Спортивный зал «Грета». Занятия боксом для детей и взрослых… – заглянув в простую кондитерскую, по соседству, Степан купил лакричных леденцов:

– Пусть мальчишки порадуются… – он вспомнил, как привозил конфеты еврейским малышам, в Дании, – хотя Иоганн их за каждый леденец будет гонять. Он строгий, но ребята его любят… – в подвал из арки вела железная дверь. На Степана пахнуло ароматом пота и талька. Спускаясь по стертым ступеням, он услышал звуки ударов, о грушу, и веселый голос господина Кампе:

– Отлично, тезка, у тебя есть задатки… – в маленьком зале, на правом ринге, отрабатывал удары светловолосый парень. Кампе, прислонившись к канатам, внимательно следил за его движениями. Черные, с легкой проседью волосы Иоганна, поблескивали в свете раскачивающейся лампы, под жестяным абажуром:

– Еще раз, удары с правой, тезка… – парень, обернувшись, зарделся: «Господин Равенсон…»

Степан удивился:

– Янек что здесь делает… – сын литовца заканчивал университет. Степан не слышал, чтобы юноша увлекался боксом. Господин Кампе посмотрел на большие часы, над рингом:

– У тебя еще десять минут. Потом устроим спарринг, с нашими норвежскими друзьями, – подмигнув Степану, Кампе пообещал:

– Я кофе сварю, пока ребята не подошли. И тебя на спарринг поставлю… – Степан теперь неплохо двигался по рингу и работал с грушей, – лично со мной… – хохотнув, Иоганн открыл дверь крохотного кабинета, увешанного вырезками из старых, спортивных журналов.

Они пили кофе под пожелтевшей, обрамленной страницей, почти двадцатилетней давности. Господин Кампе, на фотографии, действительно, на двадцать килограмм легче, обнимал за плечи приятеля по команде. Ребята стояли на ринге, под немецким флагом: