Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– Я помню его… – говорил себе мальчик, – мама рассказывала, что я на него похож… – пошарив по карманам, найдя окурок, он обрадовался:

– На дорогу хватит, а потом меня подвезут… – Авербах бойко болтал на немецком и польском языках. На идиш он говорил только с парнями в Бреслау:

– Все ждут посланцев, из Израиля… – июньское солнце припекало, – приедет Штерна, с моим папой, и мы отправимся на юг… – Тупице хотелось увидеть море и пальмы. Насвистывая «Сурка», он нырнул на почти незаметную, виляющую среди камней тропинку.

Мальчики, подпиравшие стенку вокзала, разбежались по площади. Плотный, коренастый парень, в хорошей, но потрепанной кепке, курил, прохаживаясь между рядами. К нижней губе прилипла шелуха от семечка. Он посверкивал золотым зубом, иногда прицениваясь к разложенному на ящиках барахлу. Парень тоже видел плакаты о розыске командиров Армии Крайовой. По снимку Штерну не опознал бы и ее собственный муж:

– Хорошо, что так… – Блау почесал небритый подбородок, – но торопиться не стоит. Надо сначала разведать, что в Требнице делается… – пан Конрад не рисковал наткнуться в родном городе, на старых знакомцев:

– Ни один дурак здесь не останется… – он не преминул заглянуть на развалины собственного, довоенного дома, – все мои подельники давно на запад отправились. Но нас ждет дорога на юг… – он проследил за русским военным грузовиком.

Машина шла к рыночной площади. В кузове сидел темноволосый мужчина, в гражданском костюме:

– НКВД в кузовах не ездит, – презрительно хмыкнул Блау, – очередной коммунист появился… – Копыто присмотрелся к расчищенному шоссе, на востоке. По дороге, среди руин бывших особняков, мчалась закрытая, черная эмка:

– НКВД сюда явилось, на нашу голову… – не дожидаясь появления на площади чекистов, как называл их Авраам Судаков, пан Конрад сбежал по ступеням подвальной пивной.

Окунувшись в полутьму, где приятно пахло жареной, кровяной колбасой и деревенским самогоном, заказав стопку водки, он чиркнул спичкой:

– Я лучше здесь пережду… – по радио гоняли речи польских коммунистов. Вытянув ноги, надвинув кепку на нос, Блау опрокинул стаканчик, толстого, зеленого стекла:

– Заберем детей, возьмем здешних евреев, и будем таковы. Авраам обещает, что к осени мы до Израиля доберемся… – осенью Блау надеялся поставить хупу. Выпустив колечко сизого дыма, взглянув на часы, он велел: «Еще стопку». Блау не хотел показываться на улице, пока там отирались русские.

В эмке Наума Исааковича приятно пахло медовым, трубочным табаком.

Дороги в Польше чинили, шоссе из Бреслау на восток считалось стратегически важным, но машина, все равно, делала едва ли шестьдесят километров в час. Триста пятьдесят километров, отделяющих Варшаву от Бреслау, с остановкой на обед, в штабе советской части, они тащились почти весь день. Наум Исаакович с товарищем Яшей менялись за рулем. Эйтингон не хотел брать шофера.

В Бреслау, им помогал отдел контрразведки местной военной администрации, а в остальном миссия была секретной. Наум Исаакович и товарищ Яша прилетели в Польшу вдвоем. Особый рейс взял курс с закрытого аэродрома НКВД под Москвой на запад, в Варшаву. В Бреслау, где расквартировали авиационную часть, Эйтингон, не желая привлекать ненужного внимания, прибывать не хотел.

В самолете, за кофе, отбросив газету, он зевнул:

– Король Хаакон возвращается в Норвегию. Они сейчас Квислинга будут судить. Мы тоже этим займемся, с нашими доморощенными Квислингами… – Эйтингон оставил строгое распоряжение известить его, буде так называемый Воронцов-Вельяминов даже позвонит в советское посольство, в какой-нибудь из нейтральных стран. Чутье Эйтингона никогда не подводило. Он был уверен, что Воронов рядом, в Европе:

– Он бежал не дальше Швеции или Швейцарии… – хмыкнул Наум Исаакович, раскуривая сигару, – он не уедет на край света, пока не заберет мальчика. Еще один хороший отец, как и наш подопечный… – подопечный обустраивался в личной лаборатории и апартаментах, на уединенном острове в Аральском море.

К удивлению Наума Исааковича, профессор Кардозо, с января, быстро оправился. Холеное лицо дышало здоровьем. Профессор безжалостно гонял приданных ему НКВД лаборантов и заказывал завтраки с икрой и свежими сливками. Тщательно отобранные, знающие языки, лаборанты, понятия не имели, с кем работают. Персонал комплекса на острове подписал пачку бумаг, по которым любое разглашение военной тайны каралось расстрелом. Научный институт находился в подчинении армии, безопасность базы обеспечивали работники НКВД. Остров патрулировали вооруженные катера, на берегу построили собственную, взлетно-посадочную полосу. Наум Исаакович оставил Кардозо в хорошем настроении:

– Отличная исследовательская база, – одобрительно заметил профессор, – и вообще, здесь тихое место. Проблемы быта… – он слегка поморщился, – почти решены, остается только погрузиться в науку… – тихо шелестел сухой камыш, среди белых песков берега. На острове было не так жарко, как на пустынных берегах моря. Для Кардозо сделали свой, закрытый пляж, и бассейн, в апартаментах.

По возвращении из Польши, Наум Исаакович хотел устроить отдельные комнаты, для детей профессора. Кардозо обещал учить мальчиков сам:

– Это обязанность отца, мистер Нахум, – они прогуливались вдоль кромки воды, – впрочем, русского языка я пока не знаю. Но я его выучу, конечно, – небрежно добавил Кардозо, – для образованного человека новый язык не представит затруднений. Однако в быту… – он, со значением посмотрел на Эйтингона, – при ежедневном использовании, лучше схватываешь детали… – в машине, просматривая досье, Наум Исаакович буркнул себе под нос:

– Он забыл, как его уголовники у параши держали. Женщину себе требует. Ничего, пусть подождет… – Эйтингон не хотел привозить на Аральское море непроверенные кадры:

– То есть проверенные, – вздохнул он, – не составит труда найти молодого ученого, и даже хорошенькую девушку, при этом. Но ведь она может болтать… – по опыту Наума Исааковича, только мертвые люди не представляли опасности. Он ехал в Польшу за решением проблемы, обременявшей профессора.

Благодаря Пауку, у Эйтингона имелся адрес католической обители в Требнице, где, якобы, обретались близнецы, Иосиф и Шмуэль Кардозо. Правда, за три года, с детьми могло случиться что угодно:

– Они могли сбежать из монастыря, их могли спрятать где-то еще, послать в рейх, на усыновление… – Эйтингон почесал висок:

– И не отправишь туда никого, из Бреслау, даже в гражданской одежде. Дуболомы из бывшей фронтовой контрразведки только избивать умеют, а операция очень деликатна… – Наум Исаакович предполагал, что пани Штерна сейчас тоже на пути в Требниц: