Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– Я все сделаю, милый, только сначала кофе тебе принесу. По лицу хозяина видно, что у него хорошая провизия припрятана. Я быстро вернусь… – закрыв глаза, Эмиль привлек ее к себе. Сердце Розы ровно, спокойно билось:

– Долго, – тихо сказал Гольдберг, – когда тебя нет рядом, это всегда долго, любовь моя… – они посидели, слушая звуки танго, под высоким, медленно темнеющим небом Бреслау.

Приподнималась и опускалась игла старомодного патефона, крутилась исцарапанная пластинка, с остатками сорванного ярлычка. Сизый дым крепких папирос плавал слоями, под низким потолком подвальчика. Цены оказались коммерческими. Ловким жестом спрятав доллары Розы, хозяин лично принес ей чашку кофе:

– Это вовсе не эрзац, фрау… – поляк хорошо говорил по-немецки, – продукты из пайка вермахта… – Роза узнала запыленные бутылки французского вина, на полках за стойкой, и шнапс, на столах патронов, тоже из рациона солдат и офицеров рейха. Услышав, как она объясняется на немецком языке, хозяин, сначала, незаметно, поморщился. Покачав головой, Роза перешла на французский:

– Польского языка я не знаю, месье. Я из Бельгии… – поляк извинился:

– Добро пожаловать в Польшу, мадам. То есть фрау… – он добавил:

– Я знаю немецкий язык, но мы на польской земле… – Бреслау последний раз принадлежал Польше тысячу лет назад. Роза вздохнула:

– Силезию, как и Восточную Пруссию, заберут у Германии, как компенсацию, за преступления рейха, за оккупацию. Здесь, кажется, ни одного немца не осталось… – Роза присмотрелась к худым женщинам, с кое-как намазанными губами:

– Только они, скорее всего, немки. Военные вдовы, детям на провизию зарабатывают. Они тоже с места снимутся, не дожидаясь выселения… – по дороге, рассматривая бесконечный поток беженцев, Монах, невесело, сказал:

– Сейчас вся Европа дома потеряла. У нас тоже есть горячие головы… – муж помолчал, – на заседании правительства предлагали выселить немецкое меньшинство, из районов вокруг Эйпена. Редкостная чушь… – Эмиль вел машину, Роза курила, в открытое окно. Теплый ветер трепал шелковый платок, на голове. Она стряхнула пепел:

– Жители тех мест приветствовали войска вермахта нацистским салютом, милый. Ты видел фотографии, сорокового года… – Эмиль покосился на нее:

– Видел. И ребят видел, немцев, воевавших в наших отрядах. И видел добровольцев СС, из бельгийских легионов. И видел профессора Кардозо… – в темных глазах загорелся нехороший огонек:

– Разные немцы бывают, разные бельгийцы, и разные евреи, милая… – Роза и сама все знала.

Она сплела длинные пальцы вокруг простой, фаянсовой чашки. За столиком, по правую руку, сидели девушки, по виду лет пятнадцати-шестнадцати. Роза заметила коротко стриженые волосы, худые, детские руки, костлявые коленки:

– Они из лагерей недавно вышли. Тоже зарабатывают, на пропитание… – по каменному полу подвальчика стучали деревянные колодки женских туфель. Некоторые носили потрепанную обувь, довоенных моделей:

– В лагерях целые склады вещей держали… – Роза помнила отчет Виктора Мартена, из Аушвица, – русские нашли одежду, чемоданы, женские волосы… – ее, на мгновение, затошнило. Роза велела себе:

– Не думай о таком. Для девочки это нехорошо… – она была уверена, что родится девочка, но мужу пока ничего не говорила:

– Эмиль суеверный… – Роза поймала себя на улыбке, – он перед акциями никогда не брился. Сейчас бреется, но только чтобы внимания русских не привлекать. И он у меня ничего не спрашивает, не предлагает осмотреть… – она посчитала на пальцах, под столом:

– Четыре месяца. Значит, в ноябре Аннет родится. Аннет, или Надин. Вернемся из Польши, и я все скажу Эмилю… – пухлые губы, цвета спелых ягод, блаженно улыбнулись. Думая о будущей дочке, Роза, краем уха, внимательно слушала разговоры, за соседними столами. Польского языка она не знала, но здесь болтали и на идиш:

– Они о Штерне говорят… – девчонки сидели с крепкими парнями, Роза увидела на руке одного из них лагерный номер, – все посланцев из Израиля ждут. Может быть, Эстер выжила, спряталась с отрядом на юге, в горах… – Роза и Эмиль понимали, что советские оккупационные власти не разрешат евреям выехать из Польши легально:

– Легально им ехать некуда… – едва оказавшись в Бреслау, они наткнулись на плакаты о розыске бывших командиров Армии Крайовой, – русские не станут ссориться с британцами, и поддерживать тайную эмиграцию, в Палестину. По крайней мере, не сейчас, пока конференция в Потсдаме не началась… – Роза коснулась подвески, на шее. Крестик и медаль святого Христофора лежали у нее в сумочке:

– Здесь я не мадам Лувье, а мадемуазель Левина. Я ищу своих польских родственников, из Бреслау… – Розе надо было узнать, не появлялась ли в городе доктор Горовиц или ее муж. Она чиркнула спичкой:

– Всего месяц после капитуляции прошел. СССР пока ведет себя осторожно, но потом они могут послать людей в Израиль, тайно. В подполье сидит много левых… – Роза задумалась, – наверное, среди них есть и те, кто на СССР работает. Они фанатики, как Яир покойный. Он рвался сотрудничать с Гитлером, но найдутся и такие, кто ради независимости страны, ляжет под Сталина. Отец Авраама был коммунистом… – Авраам рассказал Розе, что его отцу предлагали переехать в СССР:

– В двадцатые годы папу коммунисты обхаживали… – он затягивался папиросой, лежа на кровати в голой комнатке кибуца, – тогда в Крыму еврейские земледельческие колонии основывали. Большевики звали евреев в Россию, предлагали национальные районы. Потом они даже республику создали… – Авраам криво усмехнулся, – и носились с Биробиджаном, как с писаной торбой. Евреи получили первое в мире социалистическое государство… – отдав Розе папиросу, он закинул руки за голову:

– Папа до Биробиджана не дожил, а посланцам из СССР он отказал… – в серых глазах Авраама мелькнуло странное, уклончивое выражение.

Слушая довоенный фокстрот, Роза, рассеянно, покуривала:

– Авраам правый националист, он никогда не станет работать на СССР. Но ведь он сторонник вооруженной борьбы с Британией, и у него теперь есть военный опыт… – Роза вздохнула:

– Мы даже не знаем, где Авраам с Эстер. Русские могли давно их арестовать, и на восток отправить. Авраама могут завербовать, угрожая смертью Эстер. Гестаповцы так делали, когда семьи в тюрьме держали… – в Бельгии готовили процессы, над арестованными коллаборационистами. Гольдберг настаивал на законности суда и обвинения:

– Никаких убийств из-за угла мы не позволим… – гневно говорил муж, – мы и при оккупации такого не делали. Нельзя единолично вершить правосудие, уподобляясь нацистам… – Роза потушила окурок:

– А Кардозо? Но Кардозо, как говорится, семейное дело. Тем более, если он выжил, он может искалечить жизнь Эстер… – Роза поежилась. В Льеже они с Эмилем навестили открывшуюся, после оккупации, синагогу, оставив в архиве копию ктубы. Раввин пока был американским, военным капелланом. Зная, что ей ответят, Роза, все равно, поинтересовалась судьбой женщин, вышедших замуж, после депортации мужей в лагеря. Раввин замялся: