Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– У Маргариты каникулы. Сироты уехали, она к ребятишкам привязалась. Не надо девочку одну оставлять. И в городке работы много… – Эмиль наотрез отказался от поста мэра, сославшись на то, что должен лечить людей:

– Летом выпуск в университете не состоится, – сухо сказал Гольдберг, на заседании городского совета, – а к осени, по данным амбулаторного приема, ожидается три десятка родов… – он постарался согнать с лица улыбку, – я один с ног собьюсь, учитывая, что шахты заработали почти в полную мощь, и на заводе льют сталь… – на заводе Эмиль хотел устроить фельдшерский пункт:

– Пока возьму кого-то из ребят, из моих партизанских помощников, – заметил он жене, – а в следующем году поеду в Лувен, встречусь с выпускниками. Все, разумеется, в столице хотят работать, а не в провинции… – кисло добавил Эмиль:

– Тем более, жилые дома, мы только к осени возведем, и то на всех, зданий пока не хватит… – Эмиль с женой, и Маргарита с Гаменом продолжали жить в бараке. На заседании совета доктор Гольдберг поправил пенсне:

– Но, кого бы ни выбрали мэром, мне надо немедленно попасть к нему на прием. Требуется решить вопрос с водоснабжением… – скрипуче сказал Монах, – лето обещает быть жарким. Многие колодцы погибли в пожаре, а родники опасны, с точки зрения заражения воды паразитами… – с мэром он посидел перед отъездом в Германию и Польшу. Для всех путешествие считалось запоздалым, медовым месяцем.

– Мы во Франции, купаемся и загораем на Лазурном берегу… – шум в ванной комнате прекратился. Розу, конечно, было не переупрямить:

– За Маргаритой весь поселок присмотрит, – заявила жена, – а за тобой присмотрю я. Иначе ты вздумаешь дальше на восток отправиться, месье Лувье… – в Брюсселе Монах и Портниха навестили вновь открывшийся, после освобождения города, фотографический салон. Выпив кофе с хозяином, они вышли на улицу, с неприметным конвертом. Безукоризненные паспорта снабдили свежими снимками бельгийской четы. Мадам и месье Лувье, набожные католики, ехали в паломничество в Ченстохов, к Черной Мадонне. Супруги носили крестики и медали святого Христофора, с зеркальца в форде свисали четки, в сумочке мадам Лувье лежал латинский молитвенник.

– Хозяин гостиницы тоже католик… – в вестибюле висело распятие, – но немец, я по разговору слышу. Французский язык у него с акцентом… – польского языка мадам и месье не знали:

– Немец, но притворяется поляком. Неудивительно, русские отсюда немцев на восток посылают, в товарных вагонах. Я бы на его месте закрывал заведение и бежал… – по телефону Джон уверил Гольдберга, что о мальчике, Уильяме, позаботятся. Эмиль, все равно, волновался, как волновался он за братьев Маргариты:

– Если с Эстер что-то случилось, мы ребятишек возьмем. У нас с Розой еврейский дом, мы вырастим парней… – Эмиль вздохнул:

– Меир не женат пока. Да и занят он, с послевоенными делами… – полковник Горовиц переместился в Берлин, где готовилась Потсдамская конференция. В столице Германии, в союзной администрации, работал и бывший майор Кроу. Эмиль, несколько раз, слышал выступления Питера по радио:

– Питеру надо опекунство над шахтами поручить, – заметил он жене, – я поговорю с адвокатами, когда мы из Польши вернемся. Надеюсь, что он согласится… – задержавшись в лесочке, они въехали в Бреслау ближе к вечеру. Эмиль покосился на потрепанный, времен Сопротивления саквояж:

– С другой стороны, хорошо, что Роза со мной. У нее большой опыт работы. И я не так беспокоиться буду… – Итамар показал им фотографии жены и дочки:

– Тикве осенью годик исполнится… – ласково сказал юноша, – Цила закончит школу, поступит в учительскую семинарию. Она хорошо языки знает, будет в нашей школе преподавать… – жена Итамара оказалась совсем молодой:

– Ей едва семнадцать лет исполнилось, а родила, – вспомнил Эмиль, – но Розе только двадцать шесть. Она тоже девчонка… – думая о жене, он, все время, улыбался. Роза пока ничего не говорила, но Гольдберг развеселился:

– Медовый месяц для того и предназначен… – обернувшись на дверь ванной, он, украдкой, посчитал на пальцах:

– Осенью ребенок появится, в октябре, ноябре. Роза девочку хочет, и я тоже. Маргарита обрадуется малышке… – Итамар привез Маргарите освященный крестик, из Храма Гроба Господня, и пузырек воды, из Иордана:

– Приезжай, моя милая… – он поцеловал белую щечку, – твой дядя Джованни с семьей к нам собирается, когда их девочка подрастет. Мы вас в Назарет отвезем, в Вифлеем, по церквям иерусалимским проведем… – Эмиль подумал:

– Надо потом в Израиль отправиться, помочь нашим ребятам. Например, вместе с Авербахом… – с Авербахом он надеялся встретиться завтра, на площади у ратуши. В подкладке саквояжа они с Розой надежно устроили два пристрелянных, трофейных вальтера, и запас патронов.

– Оружие мы найдем, буде понадобится… – хмыкнул Эмиль, – вся страна оружием нашпигована… – русские патрули препятствий их машине не чинили. Гольдберг мог бы провезти в багажнике и пулемет, с гранатами:

– Но зачем? Найдем Кардозо, если он выжил, тихо от него избавимся… – он размял длинные пальцы:

– Требниц в двадцати километрах отсюда. Роза утром возьмет машину, поедет на мессу, а я пока с Авербахом поговорю, о наших делах… – по опыту, Эмиль знал, что одинокая женщина менее подозрительна:

– Кардозо Розу никогда не видел, в отличие от меня. Вдруг он вокруг обители отирается, ждет появления Эстер, проклятый мерзавец… – на углу переулка зажегся тусклый фонарь. В раскрытое окно Гольдберг услышал музыку.

Пахнуло сладкими пряностями, темные волосы упали ему на плечо. Забрав сигарету, Роза затянулась:

– Они даже танцуют, на развалинах. Впрочем, в Варшаве тоже танцевали… – Эмиль провел рукой по гладкому, теплому бедру, в шелковом чулке, едва удержавшись, чтобы не щелкнуть застежкой ее пояса. Роза прислушалась:

– Танго, на идиш. Аннет покойная мне пластинку ставила. Мадам Лерер поет, из Аргентины… – Эмиль притянул ее к себе:

– Отправляйся танцевать, мадам Лувье. То есть мадемуазель Левина… – он усмехнулся, – наверняка, в заведении и выжившие евреи найдутся. Идиш у тебя отменный, чего нельзя сказать обо мне… – он коснулся губами мягкой щеки, – узнай, может быть, кто-то слышал о пани Штерне или докторе Судакове… – Эмиль прихрамывал:

– Не говоря о том, что я и танцевать не умею… – он не выпускал Розу из объятий:

– Я пока над диссертацией поработаю… – Эмиль взял в поездку свои блокноты, с выписками из историй болезни:

– Я переломами позвоночника занимаюсь, – мимолетно подумал он, – в память о пулях, что из моего позвоночника доктор Лануа вынимал. Надо на площади памятную доску поставить, героям Сопротивления. Надо написать в Ватикан, у них есть реликвии святых Елизаветы и Виллема. Пусть пришлют, для церкви… – Роза шепнула: