Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый

– Помни, что я тебе объяснял. Если мамы больше нет, то он сюда приедет, заберет нас и запрет в госпитале. Нас в Аушвице к нему на опыты привели, как крыс, или собак… – к горлу Шмуэля, опять, подступила тошнота. Он двинул палец дальше: «Надолго?».

– Навсегда… – Шмуэль следил за пальцем брата, – и будет отрезать от нас куски, как Тупица рассказывал… – мальчик затрясся, кашляя, сдерживая рвоту. Иосиф обнял его:

– Поэтому надо молчать… – старший брат выписывал буквы, – до конца наших дней. Иначе нас отдадут ему, он наш отец… – он до боли сжал руку Шмуэля: «Помни, не забывай». Брат закивал, не вытирая слез с лица.

В середине на удивление целой, крепкой двери, темного дуба, немного криво, прибили табличку Pension Dwor Polski. Над разрушенными крышами Бреслау, над развалинами кафедрального собора, и грудой красного кирпича, остатками колокольни церкви Святой Елизаветы, играл поздний закат. Небо окрасилось светло-зеленым, горели слабые звезды. Рядом поблескивал едва заметный серпик молодой луны.

В летней ночи, во дворе, вымощенном булыжником, сверкали черные крылья довоенного форда. Номера на машине оказались бельгийскими, но постояльцы, приехавшие ближе к вечеру в пансион, рассчитались с хозяином новыми, американскими долларами. Бумажки еще хрустели. По распоряжению военного коменданта города, всех прибывших в Бреслау граждан обязывали предъявлять документы, при заселении в гостиницу или пансион.

Заведения в городе можно было пересчитать по пальцам одной руки. В руинах едва удавалось отыскать не разрушенное здание, но «Польский Двор» стоял в квартале средневековых домов. Власовцы не обороняли улицу от русских, переместившись ближе к реке Одер. Трехэтажный особняк, как и другие, по соседству, не пострадал.

Над стойкой висел польский флаг, название гостиницы подозрений не вызывало, но хозяин говорил с заметным акцентом, а над входом отчетливо виднелся след сорванной вывески. Водопровод в городе пока не восстановили. Извинившись перед постояльцами, владелец пообещал лично сходить к колодцу.

За дверью маленькой умывальной гремел жестяной таз. Монах покуривал, устроившись на подоконнике. Снятое пенсне лежало стеклами вверх. Он, устало, поморгал:

– Всего за день мы сюда от Берлина добрались. Роза думает, что мы на трассе, в Ле-Мане… – Эмиль улыбнулся, – но дороги здесь хуже бельгийских. Колдобина на колдобине. Только месяц назад вермахт на запад ушел… – стрелка спидометра, рядом с уверенными руками жены, на руле, колебалась возле отметки «100». В алом лаке, на ногтях, отражалось яркое, полуденное солнце. Она приподняла шелковую юбку, ноги легко жали на педали, в машине пахло сладкими пряностями. Эмиль погладил белое колено:

– Сворачивай в лесок, справа… – доска, прибитая к сосне, на трех языках сообщала, что мин поблизости нет. Ни польского, ни русского языка Монах не знал, но по-немецки, говорил отлично. Оказавшись в бывшем рейхе, Роза тоже перешла на родную речь. Лукаво улыбаясь, жена подняла бровь:

– Зачем? До Бреслау еще километров пятьдесят… – темные, тяжелые волосы, она скрутила на затылке узлом. На белой шее переливался простой кулон, израильской работы, с щитом Давида.

Безделушку в подарок Розе привез старый знакомец, месье египтянин, как весело называла его мадам Гольдберг. Итамар Бен-Самеах отвечал за вывоз евреев из Марселя:

– То есть не из Марселя, а с побережья, – поделился он с Гольдбергом, за семейным обедом, – корабли в порту вызовут подозрения… – по подсчетам Итамара, на Лазурном берегу, скопилось тысяч пять евреев, ожидающих оказии в Израиль.

Британцы запечатали страну. Моссад ле-Алия Бет, подпольная организация, обеспечивавшая нелегальную иммиграцию, использовала старые пути, через Египет и Сирию:

– Рыбаки нам помогают, – заметил Итамар, – но «Хану» я в Яффо не швартую. Корабль британцы знают, не хочется нарываться на пять лет тюрьмы строгого режима. Тем более, на ней орудия стоят… – «Хана» высаживала эмигрантов по ночам, за десять миль до берега Израиля, в маленькие лодки:

– Рации у нашего флота есть, – объяснил Итамар, – и в кибуцах передатчики завели. Но англичане могут перехватить нашу волну… – британские подданные, помогающие евреям пробраться в страну, рисковали судом. Самих иммигрантов власти отправляли в лагеря для перемещенных лиц, на Кипре:

– «Хана» в Александрии или Бейруте обычно обретается, – добавил Итамар, – арабский язык, у меня, как родной… – он подмигнул Розе:

– Мадам доктор помнит, с давних времен… – они обедали в большой столовой барака, где жили еврейские сироты. Мальчишки и девчонки уезжали с Итамаром поездом из Льежа, через Францию, на Лазурный берег. За полуоткрытой дверью раздавался смех и шуршание, топот ног, и скрип половиц. Подростки собирали вещи, и бегали по всему поселку, прощаясь с друзьями.

В Мон-Сен-Мартене пахло штукатуркой и строительным раствором. В рудничной конторе нашли планы городка, вычерченные до первой войны. Съездив в Брюссель, Эмиль выбил у нового правительства субсидию, на восстановление жилых кварталов. Вернувшись с заседания, Монах, сварливо, сказал жене:

– Они о каких-то орденах начали болтать. Они связались с де Голлем, с британцами… – Эмиль пыхнул сигаретой, – хотят награждение устроить… – Монах усмехнулся:

– Я ответил, что не о таком сейчас думать надо, а о том, как послевоенную жизнь в порядок привести… – Монах помолчал:

– Знаешь, на войне все казалось проще, чем сейчас… – Роза обняла знакомые, крепкие плечи:

– Надо справляться, мой милый. Мы с тобой за Маргариту ответственны, за мальчика, а они наследники Мон-Сен-Мартена… – о юном бароне де ла Марке пока так ничего известно и не было. Эмиль связался по телефону с Люнебургом, где пребывал майор Холланд. Положив трубку, он повернулся к жене. Темные глаза немного блестели:

– Джон говорит, что Волк погиб, в Берлине. Авербах все подтверждает. Они в тоннелях метро фон Рабе искали, и Максим на пулю нарвался… – Роза помолчала:

– Обидно, милый. Обидно погибать, в конце войны… – Эмиль смотрел на развалины Бреслау:

– Я жду колоколов, в Мон-Сен-Мартене привык. Но здесь пока церкви закрыты, все в руинах лежит. К вечерне не звонят. Роза права, обидно нескольких дней не дожить до победы. Но еще обидней погибнуть, после войны… – по словам Джона выходило, что о Звезде никто, ничего не знал.

В кибуце тоже не получали весточки от доктора Судакова, или его племянницы:

– Авраам прошлым летом женился, в Варшаве, на докторе Горовиц… – вздохнул Итамар, – но больше новостей не приходило… – над развалинами города кружились птицы:

– Ничего, мы затем в Польше и появились, чтобы всех разыскать. Частная миссия, так сказать. Не стоит его светлости знать, что мы здесь, не стоит ему слышать об Итамаре и его занятиях, во Франции… – услышав, что Роза собирается в Польшу, Эмиль, сначала, запротестовал: