Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том четвертый

– Кроу мне тоже родственники. Ладно, все после войны, – она, бодро, закончила:

– В общем, капитан Кук появился на острове Южная Георгия не первым. Ворон, кстати, мог, оттуда, в Антарктику отправиться… – Генрих не согласился:

– В семнадцатом веке не существовало кораблей, способных преодолеть льды… – Марта пожала плечами:

– Но кто-то отправился, потому, что рисунок… – она уперла ухоженный палец в бумагу, – повторяет очертания Новой Швабии, как в журналах называют места, где высадились люди Ричера.

Марта склонила голову набок:

– Все ясно. Место швартовки корабля, путь на юг континента. Дорогой Амундсена, только Амундсен пошел дальше… – Генрих склонился над ее плечом:

– Неизвестный автор свернул на восток, и оказался в оазисе. Может быть, и капитан Ричер его навещал.

– Поэтому они гонят деньги в Аргентину и Парагвай, – заявила Марта, – они готовят себе последний плацдарм, Генрих. Судя по карте, оазис свободен от льда, в нем есть пресноводные озера, источник термальных вод… – Аттила пошевелился. Отложив блокнот, Марта захрустела овсяным печеньем, на фарфоровой тарелке. Янтарные глаза овчарки укоризненно взглянули на нее. Аттила помахал хвостом:

– Валяешься на диванах и ешь печенье… – смешливо пробормотала Марта, – что с тобой делать… – Генрих пошел в ванную, она прибрала постель, и быстро оделась. Старший деверь, позвонив, предупредил, что пригласил к обеду коллегу:

– Очередной нацист… – зевнула Марта, – придется терпеть его за столом… – она потрепала собаку по голове. Овчарка лизнула ей руку, теплым языком:

– Аттила избегает Отто, – подумала Марта, – интересно, почему? Генрих сказал, что так и раньше было. С тех пор, как Отто вернулся из Тибета. Хотя понятно, почему. Собаки все чувствуют… – они с Генрихом долго обсуждали, стоит ли передавать сведения об антарктическом оазисе в Лондон:

– Незачем, – довольно угрюмо сказал муж, – карта неизвестного происхождения. У нас нет ни одного доказательства, что нацисты собираются обосноваться на юге… – Марта вздохнула: «Ты прав».

Она каждый день ожидала телефонного звонка из канцелярии нунция, но пока ничего не случилось:

– Сотни обителей, тысячи приютов, – напоминала себе Марта, – но если детей успели ариизировать, передать в семьи, поменять фамилии? Как тогда найти малышей? – оставалось надеяться, что в где-то в рейхе, с аккуратностью ведения документации, останутся следы группы сирот, из Мон-Сен-Мартена, и отца Виллема.

Генрих, в ванной, весело насвистывал:

Марта сунула ноги в туфли, Аттила спрыгнул на ковер. Она оправила дневное платье, тонкого кашемира, с вышитым норвежскими узорами палантином:

– Приходится носить подарки Макса, но, клянусь, я выкину всю мерзость из дома, немедленно, как только война закончится… – Генрих с отцом собирались вернуть картины и драгоценности законным владельцам:

– Максимилиан гостя в галерею поведет, будет хвастаться…. – Марта, перед зеркалом, надела крестик, – Отто привез ребенку ложечку другого ребенка, только убитого… – ее даже затошнило, – как я их всех ненавижу… – девушка похлопала себя по щекам:

– Ладно, они скоро уедут. Правда, и Генрих обратно в Польшу отправится… – в отделанной итальянской плиткой ванной пахло уютным сандалом.

Муж завязывал галстук:

– Черт бы побрал Макса, – недовольно сказал Генрих, – Отто уехал к его ненормальным приятелям, в Далем. Я рассчитывал, что Макс пообедает в городе… – Генрих повернулся к Марте, – и мы побудем с тобой и папой. Но придется привечать очередного эсэсовца… – Марта принесла твидовый пиджак, со значком НСДАП. Она прижалась щекой к щеке мужа: «Ты поешь сомнительные песни, мой дорогой».

– Я еще и танцую сомнительные танцы, – уверил ее Генрих, целуя зеленые, ясные глаза, – не говоря о практиках, – он кивнул на постель, – которые не одобряются рейхом и фюрером… – Марта хихикнула:

– После войны мы с тобой обязательно потанцуем свинг. Я тебя научу, как в Америке. Съездим в Америку… – она едва ни добавила: «Найдем моего отца».

– У папы внук родится, или внучка, – грустно поняла Марта, – а он ничего не узнает. Может быть, у меня есть братья и сестры, сводные, а я тоже ничего не знаю…

Она потянула Генриха к двери:

– Пойдем, я обещала поиграть, перед обедом. Выпьете аперитив, пока Макса нет… – Генрих, весело, поинтересовался: «Свинг собираешься играть?»

Бронзовая бровь поднялась вверх:

– Только благонадежную, арийскую музыку, мой дорогой. Ты слышал, у нас даже кружево арийское… – Марта фыркнула. Генрих свистнул Аттиле:

– Поднимайся, лентяй! Откуда ты только взяла это кружево? Я даже удивился… – он запер дверь спальни.

Марта призналась:

– Само выскочило. Но Максу понравилось. И Моцарт ему по душе придется… – держась за руки, они пошли по мраморной, широкой лестнице, со статуями работы Арно Брекера, любимого скульптора фюрера. Аттила побежал следом.

Приборную доску мерседеса его светлости графа отделали ореховым деревом, руль поблескивал накладками из балтийского янтаря. Сиденья обтянули отлично выделанной, телячьей кожей. Крышка серебряной пепельницы щелкнула, холеная рука стряхнула пепел:

– С началом кампании на восточном фронте мой отец передал в дар люфтваффе наш личный самолет… – Максимилиан небрежно, уверенно вел машину, – и мы отказались от двух автомобилей. У меня была гоночная Альфа-Ромео, подарок дуче Муссолини, – добавил штандартенфюрер, – салон мерседеса тоже дело рук итальянских мастеров… – пахло теплым, солнечным табаком сигар:

– Поставки табака идут через Португалию… – объяснил Максимилиан, – страна поддерживает политику рейха, но сохраняет нейтралитет. Отличная кубинская продукция. Помните Испанию, – фон Рабе усмехнулся, – где не было недостатка в сигарах… – они остановились на красном сигнале светофора. Петр смотрел на аккуратных детишек, во главе с учительницей:

– Рядом музей естественных наук. Надо с Володей сходить, когда я его в Берлин привезу… – мальчики и девочки стояли по парам:

– Пять лет малышу следующим летом, – вздохнул Воронцов-Вельяминов, – эти ребятишки немногим старше. Надеюсь, что Володя пойдет в школу в новой России. Настоящую гимназию, с молитвами, с уроками Закона Божьего… – встретившись с штандартенфюрером в служебной приемной Моабита, Петр не стал скрывать упрямства русской военнопленной. Он, правда, умолчал, о случившемся на допросе:

– На Лубянке многие так делали, – подумал Петр, – женщины часто ломаются после подобного, начинают говорить. Но я всегда избегал таких методов. Это бесчестно, по отношению к Тонечке. Но, если она жива, ей ничего знать не надо. Я исповедуюсь, раскаюсь в грехах, и ничего больше не произойдет… – Петр не знал, разрешены ли подобные вещи в службе безопасности рейха. Не желая рисковать неудовольствием начальника, он только заметил, что к Бронниковой пришлось применить строгие меры воздействия.