Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том четвертый

На террасе кафе висел репродуктор. Передавали программу народной музыки. Они сделали заказ, официант ушел. Марта взяла руки Генриха в свои:

– Я песню в Пенемюнде пела. Не думай о таких вещах, милый, пожалуйста. Все будет хорошо, родится наше дитя… – вернувшись из Варшавы, Генрих никак не мог справиться с изумлением. В конце лета, когда он уезжал в Польшу, почти ничего не было заметно:

– Толкается, – сказал он, зачарованно, ранним утром, первым днем дома, – Марта, он толкается… – в спальне было полутемно, от сбитой постели пахло жасмином. Генрих нежно провел ладонью по ее животу:

– Поверить не могу, что мы скоро увидим нашего Теодора, или Анну… – Марта была вся теплая. Она прижалась к его боку, позевывая:

– Мальчик у нас бойкий. Или девочка… – жена коснулась мягкими губами его щеки, – я привыкла. Он каждое утро просыпается, требует завтрак в постель… – Марта хихикнула. Спускаясь на кухню, Генрих забирал у повара поднос. Они пили кофе с молоком, и свежими булочками, Марта улыбалась:

– Посмотрим, кого малыш будет напоминать… – она целовала серые глаза мужа, – но одно понятно, мальчик или девочка у нас рыжие будут… – Генрих тогда подумал:

– Мама была светловолосая, только я в папу получился. Интересно, откуда у Эммы такие глаза? На семейных портретах похожих нет… – судя по картинам с предками, все фон Рабе, начиная с сына фрау Маргариты, были рыжими:

– У нас рыжий только я… – Генрих все не отпускал пальцев жены, – девочка, наверное, в Марту пойдет. Хотя у фрау Анны тоже серые глаза… – понимая, как тяжело жене думать о судьбе матери, Генрих не хотел заговаривать о фрау Рихтер:

– Но какой мерзавец. Я не думал, что в хорошей семье может родиться подобное. Он кузен Питера… – Генрих напомнил себе о собственных братьях. Они с Мартой решили не отправлять сведения о Воронцове-Вельяминове в Брюссель.

– Зачем? – мрачно сказала Марта:

– Макс хвастался листовкой. В Советском Союзе и так все знают. Степан, скорее всего, давно мертв… – она дернула тонкими губами, – НКВД в таких случаях действует быстро. Тем более, их отец был другом Сталина. Сталин не прощает предательства, Генрих. У вас, то же самое происходит… – Генрих хмыкнул:

– Пока что СССР не удалось организовать комитет по борьбе с фашизмом, из военнопленных… – Генрих следил за сводками с Принц-Альбрехтштрассе. Он, все время, говорил себе:

– Комитет, обязательно, появится. В армии много людей, голосовавших за социал-демократов, за коммунистов. После войны Германия вернется к многопартийной системе… – Генрих говорил Марте, что в будущей, демократической Германии, найдется место для всех партий. Жена отозвалась:

– Потому, что вермахт еще не терпел поражений на Восточном фронте. Вот увидишь, если котел под Сталинградом завершится разгромом, будет и комитет, и листовки…

Марта вздохнула:

– Семьи тех, кто поставит подпись под обращениями к вермахту, закончат в концлагере, Генрих… – она хотела сказать, что Сталин, после войны, разделит Германию, но прикусила язык. Муж считал подобный исход событий невозможным:

– Немцы не объединятся против других немцев, Марта… – Генрих не знал, что такое советская пропаганда. Марта его не разуверяла:

– Посмотрим, – успокаивала она себя, – может быть, граф Теодор и прав. Убив Гитлера, быстро взяв власть в свои руки, они капитулируют перед союзниками. Красная Армия не успеет оккупировать Германию… – Генрих считал, что заговорщики должны дождаться союзного десанта в Европе:

– Следующим годом, не раньше, – поняла Марта, – пока они даже в Северной Африке не укрепились. США заняты на Тихом океане, остается угроза нападения на Индию… – нельзя было предугадать, что принесут следующая весна и лето. Силы Паулюса могли вырваться из котла и пойти в наступление, продвигаясь в сторону Каспия.

Они решили, что Питеру тоже не надо знать о кузене:

– Для чего? – пожал плечами Генрих:

– Мерзавца повесят, с остальной бандой. Его брат, скорее всего, давно расстрелян, как… – жена отвернулась, он обругал себя.

– Как и моя мать, – хмуро отозвалась Марта. Больше они о таком не говорили.

Марта прислушалась:

– Не Габи поет. Голос низкий, а у нее, ты говорил, было сопрано… – Генрих покачал головой:

– От Габи ни записей, ни пластинок не осталось. Геббельс ее приглашал на радио, но она не могла… – Генрих повел рукой, – понимаешь, почему. Даже если бы сохранились записи, то все бы уничтожили, после… – Генрих, старательно, отгонял мысли о теле, лежавшем на булыжнике Митте, рядом с колесом гестаповской машины, об испачканных кровью, золотистых волосах.

– Все случилось быстро… – говорил он себе, – Габи не страдала. Я бы тоже так хотел. Но я христианин, так нельзя поступать… – приехав в Берлин, Генрих встретился с пастором. После исповеди Генрих признался в своих мыслях. Бонхоффер, тяжело, вздохнул:

– Что я тебе могу сказать? Христианин не имеет права искать легкого выхода, особенно сейчас. Ты понимаешь, что в случае… – он помолчал, – пострадает, прежде всего, твоя семья, Генрих. Марту и малыша не пощадят. Твою жену отправят в концлагерь, ребенок попадет в приют. Ему изменят фамилию, он никогда не узнает, ни отца, ни матери… – некоторые члены группы посетили их дантиста, Франца. Генрих тоже съездил к зубному врачу. Осматривая его, приятель заметил:

– У меня половина Принц-Альбрехтштрассе лечится, благодаря рекомендации твоего брата… – Франц, невесело, улыбнулся:

– У Гиммлера свой врач, конечно, но ко мне Шелленберг приезжает, другие бонзы… – сняв перчатки, он открыл ключом ящик рабочего стола:

– Мы с Дитрихом разработали одну вещь… – Дитрих трудился в лабораториях «ИГ-Фарбениндустри», – в общем, ничего нового, но конструкция очень удобна… – Франц показал ему запаянную капсулу, размером с кофейное зернышко:

– Я несколько таких установил, ребятам, – помялся дантист, – ложная коронка, все просто. В случае непредвиденных обстоятельств все не займет и пяти минут… – в капсуле находился порошок цианистого калия. Генрих посмотрел на друга, Франц усмехнулся:

– Сапожник без сапог. Сам я себе такого не установлю… – он кивнул на капсулу, – а просить мне некого. Но я вне подозрений… – все они были вне подозрений, но Генрих, по приезду из Варшавы, заметил отцу:

– Может быть, стоит, перенести документы из сейфа в тайник? Мы с ребятами съездим в Груневальд, найдем подходящее место… – граф Теодор отозвался:

– Милый мой, шифра от сейфа даже ты не знаешь, а я не собираюсь его выдавать… – обычно добрые глаза отца похолодели, – что бы они со мной ни делали. Если что-то случится, им останется только подорвать гранатами дверцу, но в таком случае все содержимое будет уничтожено… – граф Теодор подумал: