Антон Чехов - Рассказ неизвестного человека - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Антон Чехов - Рассказ неизвестного человека - английский и русский параллельные тексты - бесплатно полную версию книги (целиком) без сокращений. Жанр: Русская классическая проза. Здесь Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Рассказ неизвестного человека - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Антон Чехов
Жанр:

Русская классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3.8/5. Голосов: 101
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
80

1

2

3

4

5

Антон Чехов - Рассказ неизвестного человека - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Рассказ неизвестного человека - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Антон Чехов, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Повесть великого русского писателя Антона Павловича Чехова.

Рассказ неизвестного человека - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Рассказ неизвестного человека - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно, автор Антон Чехов

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

I could hear Orlov go from the bedroom into his study.	Мне слышно было, как Орлов прошел из спальни к себе в кабинет.
After sitting there about an hour, he rang the bell.	Просидев там около часа, он позвонил.
In my pain and exhaustion I forgot all the rules and conventions, and went to his study in my night attire, barefooted.	От боли и утомления я забыл о всех порядках и приличиях в свете и отправился в кабинет в одном нижнем белье и босой.
Orlov, in his dressing-gown and cap, was standing in the doorway, waiting for me.	Орлов в халате и в шапочке стоял в дверях и ждал меня.
"When you are sent for you should come dressed," he said sternly. "Bring some fresh candles."	-- Когда тебя зовут, ты должен являться одетым, -сказал он строго. -- Подай другие свечи.
I was about to apologise, but suddenly broke into a violent cough, and clutched at the side of the door to save myself from falling.	Я хотел извиниться, но вдруг сильно закашлялся и, чтобы не упасть, ухватился одною рукой за косяк.
"Are you ill?" said Orlov.	-- Вы больны? -- спросил Орлов.
I believe it was the first time of our acquaintance that he addressed me not in the singular--goodness knows why.	Кажется, за все время нашего знакомства это он в первый раз сказал мне вы. Бог его знает, почему.
Most likely, in my night clothes and with my face distorted by coughing, I played my part poorly, and was very little like a flunkey.	Вероятно, в нижнем белье и с лицом, искаженным от кашля; я плохо играл свою роль и мало походил на лакея.
"If you are ill, why do you take a place?" he said.	-- Если вы больны, то зачем же вы служите? -сказал он.
"That I may not die of starvation," I answered.	-- Чтобы не умереть с голода, -- ответил я.
"How disgusting it all is, really!" he said softly, going up to his table.	-- Как все это в сущности пакостно! -- тихо проговорил он, идя к своему столу.
While hurriedly getting into my coat, I put up and lighted fresh candles. He was sitting at the table, with feet stretched out on a low chair, cutting a book.	Пока я, накинув на себя сюртук, вставлял и зажигал новые свечи, он сидел около стола и, протянув ноги на кресло, обрезывал книгу.
I left him deeply engrossed, and the book did not drop out of his hands as it had done in the evening.	Оставил я его углубленным в чтение, и книга уже не валилась у него из рук, как вечером.
Chapter VII.	VII.
Now that I am writing these lines I am restrained by that dread of appearing sentimental and ridiculous, in which I have been trained from childhood; when I want to be affectionate or to say anything tender, I don't know how to be natural.	Теперь, когда я пишу эти строки, мою руку удерживает воспитанный во мне с детства страх -показаться чувствительным и смешным; когда мне хочется ласкать и говорить нежности, я не умею быть искренним.
And it is that dread, together with lack of practice, that prevents me from being able to express with perfect clearness what was passing in my soul at that time.	Вот именно от этого страха и с непривычки я никак не могу выразить с полной ясностью, что происходило тогда в моей душе.
I was not in love with Zinaida Fyodorovna, but in the ordinary human feeling I had for her, there was far more youth, freshness, and joyousness than in Orlov's love.	Я не был влюблен в Зинаиду Федоровну, но в обыкновенном человеческом чувстве, какое я питал к ней, было гораздо больше молодого, свежего и радостного, чем в любви Орлова.

As I worked in the morning, cleaning boots or sweeping the rooms, I waited with a thrill at my heart for the moment when I should hear her voice and her footsteps.	Работая по утрам сапожною щеткой или веником, я с замиранием сердца ждал, когда наконец услышу ее голос и шаги.
To stand watching her as she drank her coffee in the morning or ate her lunch, to hold her fur coat for her in the hall, and to put the goloshes on her little feet while she rested her hand on my shoulder; then to wait till the hall porter rang up for me, to meet her at the door, cold, and rosy, powdered with the snow, to listen to her brief exclamations about the frost or the cabman--if only you knew how much all that meant to me!	Стоять и смотреть на нее, когда она пила кофе и потом завтракала, подавать ей в передней шубку и надевать на ее маленькие ножки калоши, причем она опиралась о мое плечо, потом ждать, когда снизу позвонит мне швейцар, встречать ее в дверях, розовую, холодную, попудренную снегом, слушать отрывистые восклицания насчет мороза или извозчика, -- если б вы знали, как всё это было для меня важно!
I longed to be in love, to have a wife and child of my own. I wanted my future wife to have just such a face, such a voice.	Мне хотелось влюбиться, иметь свою семью, хотелось, чтобы у моей будущей жены было именно такое лицо, такой голос.
I dreamed of it at dinner, and in the street when I was sent on some errand, and when I lay awake at night.	Я мечтал и за обедом, и на улице, когда меня посылали куда-нибудь, и ночью, когда не спал.
Orlov rejected with disgust children, cooking, copper saucepans, and feminine knicknacks and I gathered them all up, tenderly cherished them in my dreams, loved them, and begged them of destiny. I had visions of a wife, a nursery, a little house with garden paths. . . .	Орлов брезгливо отбрасывал от себя женские тряпки, детей, кухню, медные кастрюли, а я подбирал всё это и бережно лелеял в своих мечтах, любил, просил у судьбы, и мне грезились жена, детская, тропинки в саду, домик...
I knew that if I did love her I could never dare hope for the miracle of her returning my love, but that reflection did not worry me.	Я знал, что если бы я полюбил ее, то не посмел бы рассчитывать на такое чудо, как взаимность, но это соображение меня не беспокоило.
In my quiet, modest feeling akin to ordinary affection, there was no jealousy of Orlov or even envy of him, since I realised that for a wreck like me happiness was only to be found in dreams.	В моем скромном, тихом чувстве, похожем на обыкновенную привязанность, не было ни ревности к Орлову, ни даже зависти, так как я понимал, что личное счастье для такого калеки, как я, возможно только в мечтах.
When Zinaida Fyodorovna sat up night after night for her George, looking immovably at a book of which she never turned a page, or when she shuddered and turned pale at Polya's crossing the room, I suffered with her, and the idea occurred to me to lance this festering wound as quickly as possible by letting her know what was said here at supper on Thursdays; but--how was it to be done?	Когда Зинаида Федоровна по ночам, поджидая своего Жоржа, неподвижно глядела в книгу, не перелистывая страниц, или когда вздрагивала и бледнела оттого, что через комнату проходила Поля, я страдал вместе с нею и мне приходило в голову -- разрезать поскорее этот тяжелый нарыв, сделать поскорее так, чтобы она узнала всё то, что говорилось здесь в четверги за ужином, но -- как это сделать?
More and more often I saw her tears.	Всё чаще и чаще мне приходилось видеть слезы.
For the first weeks she laughed and sang to herself, even when Orlov was not at home, but by the second month there was a mournful stillness in our flat broken only on Thursday evenings.	В первые недели она смеялась и пела свою песенку, даже когда Орлова не было дома, но уже на другой месяц у нас в квартире была унылая тишина, нарушаемая только по четвергам.
She flattered Orlov, and to wring from him a counterfeit smile or kiss, was ready to go on her knees to him, to fawn on him like a dog.	Она льстила Орлову и, чтобы добиться от него неискренней улыбки или поцелуя, стояла перед ним на коленях, ласкалась, как собачонка.

Even when her heart was heaviest, she could not resist glancing into a looking-glass if she passed one and straightening her hair.	Проходя мимо зеркала, даже когда у нее на душе было очень тяжело, она не могла удержаться, чтобы не взглянуть на себя и не поправить прически.
It seemed strange to me that she could still take an interest in clothes and go into ecstasies over her purchases.	Мне казалось странным, что она всё еще продолжала интересоваться нарядами и приходить в восторг от своих покупок.
It did not seem in keeping with her genuine grief.	Это как-то не шло к ее искренней печали.
She paid attention to the fashions and ordered expensive dresses.	Она следила за модой и шила себе дорогие платья.
What for? On whose account?	Для кого и для чего?
I particularly remember one dress which cost four hundred roubles.	Мне особенно памятно одно новое платье, которое стоило четыреста рублей.
To give four hundred roubles for an unnecessary, useless dress while women for their hard day's work get only twenty kopecks a day without food, and the makers of Venice and Brussels lace are only paid half a franc a day on the supposition that they can earn the rest by immorality! And it seemed strange to me that Zinaida Fyodorovna was not conscious of it; it vexed me.	За лишнее, ненужное платье отдавать четыреста рублей, когда наши поденщицы за свой каторжный труд получают по двугривенному в день на своих харчах и когда венецианским и брюссельским кружевницам платят только по полуфранку в день в расчете, что остальное они добудут развратом; и мне было странно, что Зинаида Федоровна не сознает этого, мне было досадно.
But she had only to go out of the house for me to find excuses and explanations for everything, and to be waiting eagerly for the hall porter to ring for me.	Но стоило ей только уйти из дому, как я всё извинял, всё объяснял и ждал, когда позвонит мне снизу швейцар.
She treated me as a flunkey, a being of a lower order.	Относилась она ко мне, как к лакею, существу низшему.
One may pat a dog, and yet not notice it; I was given orders and asked questions, but my presence was not observed.	Можно гладить собаку и в то же время не замечать ее; мне приказывали, задавали вопросы, но не замечали моего присутствия.
My master and mistress thought it unseemly to say more to me than is usually said to servants; if when waiting at dinner I had laughed or put in my word in the conversation, they would certainly have thought I was mad and have dismissed me.	Хозяева считали неприличным говорить со мной больше, чем это принято; если б я, прислуживая за обедом, вмешался в разговор или засмеялся, то меня наверное сочли бы сумасшедшим и дали бы мне расчет.
Zinaida Fyodorovna was favourably disposed to me, all the same.	Но все же Зинаида Федоровна благоволила ко мне.
When she was sending me on some errand or explaining to me the working of a new lamp or anything of that sort, her face was extraordinarily kind, frank, and cordial, and her eyes looked me straight in the face.	Когда она посылала меня куда-нибудь или объясняла, как обращаться с новою лампой, или что-нибудь вроде, то лицо у нее было необыкновенно ясное, доброе и приветливое, и глаза смотрели мне прямо в лицо.
At such moments I always fancied she remembered with gratitude how I used to bring her letters to Znamensky Street.	При этом мне всякий раз казалось, что она с благодарностью вспоминает, как я носил ей письма на Знаменскую.
When she rang the bell, Polya, who considered me her favourite and hated me for it, used to say with a jeering smile:	Когда она звонила, то Поля, считавшая меня ее фаворитом и ненавидевшая меня за это, говорила с язвительною усмешкой: