Петр Альшевский - Вахта Барса

Подмигивание – сигнал. Если правым – бежать.

Левым – бежать, отстреливаясь.

Перейдя с Вырвидубом границу, мы уступили в драке инвалиду Даробралу. Как же вас? да никак! необъяснимый позор; используя прозвища былинных героев, я начал звать великана Вырвидубом, он меня Валигорой, нас двое, инвалид один и без прикрытия в астрале; не бросаясь в наши объятия, он потаптывал грубо сработанной деревянной ногой, придававшей ему сходство с продрогшим пиратом, способным убить ни с того, ни с сего: для самоуспокоения. Иммануил Кант советовал мне «предотвращать смелые скачки в выводах», в выводах или обобщениях, в Николин день полагается набираться пивом – я знаю традиции. Вот тебя и хорошее.

Ты не прав.

Я не стараюсь быть правым. С инвалидом мы ошиблись: ты, я, Валиго и Вырвиду, луна то дальше, то ближе, непреднамеренная деконцентрация прогревает по той же траектории двойных дел, в наскоке глупость, но в нем и искренность; заберемся же на стог мокрого сена как на задремавшего зубра, выкопаем все тополя и насадим отдельный тополиный лес, расположившись там в отдохновении бульварным чтивом.

«Хватка лорда Дыды», «Поруганный мурза», «Что я выпил?», «Бутик содранных кож»; в окружении зажженных свечей Иван Барсов напишет для нас – для потрясенных коллег по преследованию истины, – занимательные легенды, проясняющие обгоревшие лица закружившихся духовидцев.

Обгорели? Не придал значения.

На пляже? На пожаре.

Лорд Дыды кормил кур печеньем, нейтрально улавливал в их кудахтанье электронные интонации; кто-то приходил и без спроса делал уколы, протирая мои глаза острым накрашенным ногтем и с оттягом приложившись по затылку; следующий отрезок пути я пройду в опасении. Боль в голове – она есть. Боль и голова.

Боль точно есть.

При просмотре жесткой порнографической сцены у меня текли слезы умиления. Голова, не заболев, выдержала. Я Самсон! я разбавляю усталость телевидением! я искалечу всех вас ослиной челюстью! – это, милая, недоступно твоему разуму: Осянин не тот алмаз, который выиграет от огранки. За его автобусом несется одноногий Даробрал: прыгая на уцелевшей, он размахивает костылем; на нем ночная рубашка с инфернальной символикой. За час до приступа он без интереса съел авокадо и прослушал вторую симфонию Рахманнинова. У него нет ничего, что было бы жалко заляпать кровью; упустив Филиппа, инвалид поскакал в общественную баню.

Его закадычный приятель и никчемный пауэрлифтер-крикун Галактион Ромашин принес ему для размышления листок перекидного календаря: «ныне у нас двадцать девятое декабря, доминанта заносов, ветреный гнусный день – международный день биологического разнообразия. Любопытная хреновина. Доминанта непонимания. На досуге напряжемся и обсудим… Ну, ты как?».

«Греюсь»

«Ты лучше мойся»

«Увидев сволочь, увидь с ней общее в тебе! От меня воняет? Говоря твоим языком, доминанта вони?»

«Ты сказал»

«Нет, ты сказал!»

«Позволь мне спокойно раздеться…»

«Не раздевайся! А ну, прекрати!… Да что это вообще за место?!».

Уходит первая любовь, истекают ее сроки и их не продлить, я предаюсь ужасным воспоминаниям; прохаживаясь в аэродинамической трубе, затягивая утреннюю прогулку – пихающиеся в бане вне контекста. Ничего не может быть вне контекста. Ни инвалид, ни альбинос-камерунец с розовой кожей и креативностью мышления, нуждающегося в сексуальной разрядке.

Have peace. Заскочи к ним в баню. Рассвирепев от твоей наглости, они тебя грубо отогреют. Только не жаловаться в посольство – иначе возникнут проблемы с футбольной империей: на тельняшке у инвалида бразильский орден Педро второй степени. Не понижая градус стремлений, он участвовал в неафишируемых сражениях на Риу-Негро; боясь воды, не плавал трезвым; с благодарностью принимал согласие восхищенных туземок, не деля шалаш с озабоченными братьями по оружию: «вы, дамочка, устраивайтесь, а ты, небритая морда, двигай отсюда, проваливай».

Повстанцам – лучшие куски. Мы все тут повстанцы. Поэтому и голодаем. Собаку не переведешь на пищу, состоящую из жуков и тростника, в ноздрю заползает олень.

Олень. Жук-олень… Олень!

Олень, олень. Не заводись. Ты посоветовал Мигуэле почаще смотреть на небо, и она недоуменно фыркнула: «А на что там смотреть? Одни самолеты».

Горячая стройная женщина. Пятнистая, как Майкл Джексон. Не сопротивляйся, крошка, меня это раздражает. Вместе с вином по венам разливается желание, вкупе с неотпускающей икотой одолевает запор, комар на карте мира убит в районе Эквадора – в наскоро поставленном сортире.

Удовлетворив Мигуэлу, я в общем порядке присел; страдаю, компадре, икаю, блек-аут. Отключился.

Сказалось чрезмерное напряжение.

Вошел окосевший партизан.

У него пистолет. Он стоит и засыпает, не выводя меня из оцепенения и отмечая для себя мою беспомощность, с нами дух Симона Боливара, в чем дело? Кто посмел вызвать?

Поэт-переводчик Родригес. Задорный козлина, мявший тупым ножом свежий батон, поминутно заглядывая в древний матросский сундук с его собственными переложениями на испанский изумительного Горация: «Бог не должен сходить для развязки узлов пустяковых» – Ему не до наших взаимоотношений с Мигуэлой.

Была проституткой, для «Плэйбоя» снималась, да, постепенно поднималась, получила мелкую рольку в аргентинском производственном сериале «Человек с молотком»; ты, дядюшка Убальдо, не синефил?

Старый Убальдо обиделся.

В кино разбираешься?

А-ааа… Ты о кино. В моей семье, в нашем Доме Жутких Сказок и без него не скучно. Взвизги хватаемых дамочек, ущемленная женская гордость, угреватый брат Диего, разделившийся на четверых шайтанов и вылезший в разные окна, позавтракав с прилепившимся отребьем неприглядными корешками; самый восприимчивый после меня. Зарабатывающий полировкой гробов: на нашем деревенском кладбище, как говорят, говорят и говорят, закопана всеми забытая водородная бомба, я попрошу и он отроет.

Она поможет нам в борьбе, стрелка часов языком слижет цифры, все в порядке; бытие пекущихся о народе не сводится к набитому пузу, отряхнись, Мигуэла, мы соединимся в миг взрыва. И мужская сила при мне. И снег повалит хлопьями.

Впервые у нас – еще час, еще два, а я по-прежнему с тобой, заканчивая жизнь в атаке, у тебя улыбка ребенка; чем ты заплатишь за ее чистоту? Не думай, что я непохож на других. Мировой масштаб, великие расклады, между мышцами нет синхрона, руки гнутся куда хотят, давай взлетим, у меня есть немного особой текилы, активирующей предрасположенность к танцам: хоть медленные, хоть дрыганья; оценив ситуацию критическим умом, я бы подрыгался. На старости лет, зрелым мастером своего дела и его отсутствия – испытывая влияние твоего ласкового голоса и вкрадчивых манер; лоб защищает мозг. Мой мозг, не боясь рискнуть, проверяет оборонительную прочность, подставляясь под удары стен, коленей и копыт, предстоящие события вынуждают нас горбиться, но мы же пожиратели огня, погонщики приснившихся бронтозавров, концепция разработана.