Петр Альшевский - «Малая кровь»

В остановившейся машине «Скорой помощи» возле небритого шофера Зварыкина сидит облаченный в белый халат Сергей Шуховцов.

– Дом шестнадцать где? – спросил Шуховцов у Макагонова.

– А кто в нем живет? – переспросил Макагонов.

– Нумерация в деревнях, конечно, не в ходу, – проворчал Шуховцов. – И свой-то номер не каждый знает.

– Таковы уж устои, – промолвил Зварыкин.

– В былые время было приемлемо, – сказал Шуховцов, – но сейчас это архаично. Жить, не зная собственного адреса, не интересоваться его выяснением… как так жить?

– Амвросий Оптинский, – сказал Зварыкин, – на вопрос «как жить?» ответил: «жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение».

– И ему за добрый совет от нас наше, – пробормотал Шуховцов. – Ты никак оптинских старцев штудируешь?

– Мне моя деревенская бабка говорила, – ответил Зварыкин.

– В деревнях не только дураки с дурами, да… мы, герр селянин, в шестнадцатый дом к вашему многоуважаемому односельчанину и, полагаю, мастеру на все руки Алексею Воскобойникову приехали.

– К Константиновичу? – удивился Макагонов. – А что с ним?

– Падение с крыши, – ответил Шуховцов.

– А я не в шоке, – сказал Макагонов. – Подлатать крышу он намеревался. Его зеленый дом по правой стороне дома через четыре.

– Отыщем, – кивнул Шуховцов.

«Скорая» с перегазовкой срывается и отъезжает.

– Когда же он упал-то, – пробормотал Макагонов.

– Пыль от его падения уже осела, – сказал Олег.

– Не утром. «Скорые» у нас не настолько неспешны… вечером он полез. День у него был чем-то занят, а вечер убить нечем. И он его убил.

– Жестоко убил.

– Это Воскобойникову за детишек его голодных. Константиныч у нас – алиментов неплательщик злостнейший. В деревне, что рядом с нами, у него трое, а в деревне, что в тридцати верстах от той, еще двое.

– КПД у него высочайший, – промолвил Олег.

– С нынешней он бездетен. Свету жаль, как же жаль… выходила за самца, а жить будет с калекой.

– Ничего, налево походит.

– Да к кому ей здесь…

– К тебе, – сказал Олег.

– Я к ней… не горю. Поинтересоваться и, если понадобится, успокоить, считаю нужным. Ты со мной?

– Знакомство с тем, кто упал с крыши, меня влечет.

АРИНИН и Макагонов, вытерев ноги о вышитый ландышами половик, заходят в дом и обнаруживают на террасе присевшую, просевшую, втоптанную в печаль Светлану Нуйдину.

– Здорово, Светлана, – сказал Макагонов. – Ну как тут твой? Ноги-то работают

– До комнаты мы дошли, – пробормотала Нуйдина.

– Великолепно, – промолвил Макагонов. – Поломайся он совершенно, он бы дожидался врача там, где упал. Чтобы встретить доктора, как полагается, в кровати, Константиныч встал, прошелся… споткнется – жена поддержит. Ты его за талию держала?

– Я его вела, – ответила Нуйдина. – Ноги у него не подгибались, но куда идти, он не понимал. Узковато все передо мной, говорил – словно линия…

– А разрез глаз у вашего мужа какой? – спросил Аринин. – Не корейский?

– Это Олег, – промолвил Макагонов. – Из дома Сергея Малетина. Про Корею он сказал для веселья. Он осведомлен, что твоего супруга зовут Алексеем Константиновичем Воскобойниковым, и корейских глаз у него быть не может.

– В выданном тобой заключение допущен произвол, – заметил Аринин. – Ты отмел влияние матери. При отце Воскобойникове и матери-кореянке выглядеть корейцем ему было бы не противоестественно. С русской мамой он бы на него не смахивал, а с какой-нибудь Дунь Лунь Пак пожалуй.

– Ты адски смышлен, – пробурчала Нуйдина.

– Отсюда и результат, – сказал Олег. – В целом по жизни несомненно мною желанный…

– У вас слова, у нас дела, – промолвила Нуйдина. – Вы сотрясаете воздух, а мы землю… с крыши падая. Прибавляя сложностей к тому, что и без того не в склад и не лад. Всесильна судьба. Для нас с ним общая…

На террасу выходит врач Щуховцов.

– Ну и что же, доктор, как он там? – вопросила у врача Светлана. – Что показал осмотр?

– У него деменция, – ответил Шуховцов.

– Господи Боже мой…

– Shame on you, доктор, – процедил Аринин. – Стыд на вас и позор! Кто вам эту полуграмотную женщину стращать позволил? Низко, доктор, низко… слушайте, Светлана, меня. Деменция – это слабоумие.

– Всего-то? – обрадовалась она.

– Теперь она не причитает, – промолвил Шуховцов.

– Да Господи, подумаешь, – хмыкнула Нуйдина. – Он и до падения умом не поражал. Говорил-то он с вами, доктор, членораздельно?

– От вблизи от смерти побывал, – пробормотал Шуховцов. – Применительно к оному я спросил у него, размышлял ли он хоть чуть-чуть о том, для чего он пришел в этот мир, и он внятно произнес: «киски». Я не смекнул, что он о бабах. Решил, что он, хлопнувшись, лишился рассудка, но он добавил: «бабьи киски», и я понял, что мозг у него не покорежен, а беден. Распроклятые полудурки… у меня к ним давняя неприязнь.

– А что вы скажете о посетителях? – осведомился Макагонов. – Они ему не возбраняются?

– Поинтересуйтесь у его жены, – пробубнил Шуховцов. – Я бы к Алексею Константиновичу и мокрушника пустил. Напутственно по плечу постучав.

– Я бы вас за это заклевала, – процедила Нуйдина. – Чем ни попадя бы вас мордовала…

– Чтобы вы не помешали мокрушнику, я бы потерпел, – сказал Шуховцов.

– И ей бы не вломили? – спросил Аринин.

– Мог бы и вмазать, – кивнул Шуховцов. – Кому из нас, мужчин, когда его лупит женщина, нокаутировать ее не захочется? Она меня охаживает, а мне ее приголубить стараться?

– Мы бы с Олегом, – пробормотал Макагонов, – мы… мы посоветуемся с Константинычем.

Макагонов, а за ним и Аринин, проходят в комнату, где на красном покрывале, сдвинув к переносице зрачки, в расстегнутой рубахе, с ладонью на бугристой груди, лежит Алексей Константинович Воскобойников.

– Вот он Константиныч, – прошептал Макагонов. – Наш многодетный силач. Он и шатаясь, ногами, как конь, топает. Ты, Константиныч, больше с крыши не падай! Гляди, подражатели появятся.

– У них моего хребта нет, – пробормотал Воскобойников. – Кто это с тобой?

– Он москвич, – сказал Макагонов.

– Со «Скорой» что ли приехал?

– Он со мной по деревне шляется. От того, что ему его любовница надоела.

– Мне твоего товарища не понять, – сказал Воскобойников. – У него баба, а он с тобой… наверно, баба у него несносная. Сварливые бабищи и в койке на чем надо не сосредотачиваются! Моя первая жена меня этим давила… я от нее отгреб, без нервотрепки покумекал и в лоно семьи не возвратился.

– У меня и жена, и любовница, женщины не ворчливые, – сказал Аринин. – Прямого повода к разрыву они мне не предоставляют.

– У тебя, москвича, деньжищи, – промолвил Воскобойников. – Когда бабу содержат обильно, она свое нутро может и попридержать. Я такими средствами не обладаю.