Петр Альшевский - «Малая кровь»

– Насчет двухмесячных ты загнул, – пробормотал Малетин. – В феврале и марте я, приболев, не был здесь шесть недель, а так я каждую вторую или вообще каждую. В воскресенье уеду, в субботу уже здесь, перекуроченную почву на моем участке я бы из виду не упустил.

– К твоему возвращению она травой зарастает, – сказал Аринин.

– Не глупи, Олег, – отмахнулся Малетин. – То, что трава столь шустро не растет, ты, как ни крути, знаешь.

– Трава, созданная Богом, она заторможенная, – промолвил Аринин.

– И покурившие ее тоже, – добавила Клюгина.

– Я не курю, но тайным знанием обладаю, – сказал Аринин. – В состязании по созданию трав Господь Бог повержен спецслужбами. Их генетики вывели сорт, вырастающий в полный травяной рост за… думаешь, за сколько?

– За десять минут? – предположил Малетин.

– За сутки, – ответил Аринин. – Технология, разумеется, попала к бандитам и сокрытие им облегчило.

– Закопают, набросают семян и через двадцать четыре часа будто бы и не рыли, – промолвила Клюгина. – При всматривании найдешь, а глянув мельком, не заметишь.

– Для нахождения погребений полугодичной давности глаза не сработают, – сказал Аринин. – Выход в том, чтобы брать лопату и тщательно перекапывать весь участок. От переднего забора к заднему пропахать. Избыток сил ты берег для скандала в правлении, но потрать-ка ты его здесь. Намашись лопатой до кровавых мозолей, до неразгибающейся спины, и на подвиги тебя не потянет, что нами, переживающими за тебя мужчиной и женщиной, за благоразумность твоего поведения зачтется.

– О трупах ты хорошо, – пробормотал Малетин. – И базу подвел… на вашем участке, в ваших угодьях трупы – такая светская шутка. Перебранку в правлении она не отменит. Наших дам мы в то помещение не возьмем… чтобы ушки у них не привяли.

У АДМИНИСТРАТИВНОГО здания сельского размаха две машины и две женщины. Юлия Шпаер посиживает в «Хонде». Людмила Клюгина нервически ходит.

– Ты тут на годы вперед нашагаешься, – промолвила Шпаер. – Что за мысль тебя мучает?

– Я провожу сравнение, – ответила Клюгина. – Между нашими мужчинами и местным неотесанным мужичьем… как бы они нашим урок не преподали. Трагический.

– В правлении сидят люди, которые все же не совсем дикая деревенщина. Бухгалтеры, администраторы, они за обоснованные претензии наших с ног не собьют.

– Из всех комнат не сбегутся, – усмехнулась Клюгина.

– И со стульев-то не встанут.

– А освободить стул, чтобы на него кто-то из наших присел? – поинтересовалась Клюгина.

– Это бы меня насторожило, – промолвила Шпаер. – Подобная обходительность столь нетипична, что ловушкой подванивает. А если стулья предложат для всех троих, то им хоть через окна выпрыгивай. Не додумаются – не спасутся. Стулья друг к другу впритык, плечи сидящих на них соприкасаются, всех троих быстро обмотают липкой лентой и за их приезд, за расшатывание обстановки, прикажут им выбирать. То, кем им стать. Мертвыми или инвалидами.

– Я бы попросила оставить мне жизнь, – пробормотала Клюгина.

– У тебя не та ситуация. Тебе не утратить того, что может быть отнято у мужчины. Наша с тобой анатомия от мужской отличается.

– А заменить это отрезанием ноги, им не вымолить?

– Отпиливать ногу упаришься, – ответила Шпаер. – Кто же столько трудиться захочет… и дилеммы нормальной не будет – смерть или жизнь без ноги! Ну конечно, жизнь без ноги. Ты бы еще о пальце на ноге сказала – или он, или жизнь. Не забирайте его! Лучше заберите жизнь! – крикни такое мой Сергей, я бы посчитала, что я насчет него заблуждалась. Делила кров и постель с психически нездоровым.

– Занимайся он спортом номер один, без пальца на ноге ему было бы не очень.

– Иронизируешь?

– И не собиралась, – удивилась Клюгина.

– Но… для спорта номер один ему другой палец нужен.

– Я не сексе, – сказала Клюгина. – Спорт номер один – это футбол.

– О футболе я… на трибунах, знаю, беспорядки. Внутри этого здания они же. Ожесточенное столкновение.

ПОД ПОРТРЕТОМ Столыпина, за сановитым столом, украшенным статуэткой крестьянина-сеятеля, греет стул непоколебимый Иван Стубчак; пронизывающие взоры Малетина, Аринина и Тарцева его не пронимают.

– Из-за вашего навета я моего комбайнера через мясорубку не пропущу, – заявил Стубчак. – Или вы предъявите мне нечто неопровержимое, или я вам посочувствую и скажу, что жизнь подкладывает свинью и пожирнее. Вы говорите, что он наехал на вашу машину. Помял ее, в цене опустил, на вминающийся комбайн через лобовое стекло смотреть тревожно, он чудовищная громадина, он мнет вашу машину и сближается с вашим сжавшимся тельцем… но вы в машине! Вы в ней, как в капсуле! А наехай он на вас, когда бы вы были без машины? Пришли бы вы тогда ко мне моего комбайнера охаивать? Да и не убедили вы меня вашими описаниями, что он мой. Кроме того, что он пьяный хам, какие черты вы в нем усмотрели? Сросшиеся брови, дергающийся глаз, толстые африканские губы, изъеденные проказой щеки, что-нибудь из этого вы в нем заприметили?

– Выглядит он заурядно, – процедил Малетин.

– Заурядно выглядящий пьяный хам, – хмыкнул Стубчак. – Под данное определение любой комбайнер подойдет. Укажи вы на то, что у него сросшиеся брови и уши торчком, я бы без всякой дезориентации признал в нем Григория Берестова, комбайнера из нашего хозяйства. Въехай в вас он, мы бы досконально поговорили, кто из вас кому не уступил, кто что нарушил, я бы настаивал, что вина больше ваша.

– Вы идиот? – процедил Малетин.

– Разговор об этом незачем и начинать, – пробурчал Стубчак. – Откуда тот комбайнер приехал и за каким хозяйством он закреплен, для нас с вами не открылось, и это для вас сигнал. До вас он дошел?

– Вы предлагаете нам удалиться? – осведомился Тарцев.

– А в чем у вас есть резоны не уходить? – спросил Стубчак. – Ну разъясните мне, в чем они. Только вы знайте – на попятный я не пойду. Не то что какие-то выплаты, я комбайнера, чья принадлежность не установлена, и моральным порицанием не взгрею. Не могу же я чужого работника песочить.

– Поля в окресностях ваши, – промолвил Аринин.

– И что же? Комбайнер ведь пьяный! На дорогу, где вы ему подвернулись, его могло занести с таких полей, что от наших весьма вдалеке. Что ему, поддатому, стоит на его комбайне восемьдесят или девяносто верст сделать? Он принял и поехал. Это мы десять раз подумаем, прежде чем в подобную авантюру пускаться, но комбайнеры излишне не анализируют – их охватывает порыв и они едут. Во всю силу их не взрослеющих душ. Нам бы вот настолько сохраниться… вы сожалеете, что нам этого не дано?

Сергей Малетин злится. Олег Аринин задумывается.

ЕГО БРАТ Павел томится у себя комнате: плафоны в ней под теннисные мячи, паркетный пол расчертен, как корт, на шторах ракетки, на стенах постеры игроков.