Петр Альшевский - «Малая кровь»

– Вы грубиян, – пробормотала Шпаер.

– А я очаровывать собеседников не стремлюсь! – крикнул Апаликов. – Я перед вами, как я есть – я неприкрыт. Не городской я! Что во мне притворного? А что подхалимского? Если кто что разглядит, объявляйте мне прямо в лицо! Прямиком в рожу мне говорите! Ну и кто из вас, мажорчиков, в рожу мне чего вякнет?

– Этот комбайнер – угроза для общества, – промолвил Олег Аринин, стоящий с Клюгиной и Тарцевым на заднем плане.

– Скандалист и дебошир, – кивнула Клюгина.

– У него поствоенный синдром, – сказал Тарцев.

– И где он воевал? – спросил Аринин.

– На поле, – ответил Тарцев. – Приняв на завтрак самогонки, комбайнеры на комбайнах съезжаются туда на баталию – часть сходится в лоб, часть маневрирует на флангах. Гоняются, сшибаются… чем человек темнее, тем он подвижней.

В АНТИКВАРНО меблированном кабинете музея-квартиры баснописца Вермищева над столом без движения зависли Вера Аринина и изъеденный временем сморчок Игорь Валентинович Кауров, чьи взоры притянуты двумя заключенными в прозрачные папки листами.

– Колоссально, – пробормотал Кауров.

– Недоверие развеялось? – спросила Вера.

– Это «Лосось-горлопан». В считавшемся утерянном оригинале! Меня бы от его разглядывания и сирена воздушной тревоги не оттянула. Забрать его для вашего музея было непросто?

– Легко, – ответила Вера. – Конфликта интересов с администрацией медицинской библиотеки у нас не возникло. По мере того, как я поясняла им, кто же такой баснописец Вермищев, из неведения они выходили, но без предыхания. Резюмировали они мой рассказ, сказав, что в запасниках у них чего только ни навалено.

– Пиетета к Вермищеву в этом не заметно.

– Inde irae, – промолвила Вера.

– Отсюда гнев, – кивнул Кауров. – Но вы, Вера, на них не гневайтесь – помните, кто они и кто вы.

– Я лай на них не подняла.

– А чего их облаивать? К ним надо относиться со здоровой долей презрения. Как к гражданам. Маловато смыслящим в большой литературе.

– Распоряжающаяся там девица обмолвилась, что она любит Кафку.

– Кафку? Ганса Христиана Кафку?

Вера улыбается.

ОТГОРОДИВШИЙСЯ своей мрачностью от Олега, Сергей Малетин тяжело взирает на синюю, преобразованную комбайном «хонду», стоящую у деревенского дома рядом с целехоньким «опелем».

– До Москвы она дотянет, – сказал Аринин.

– Поздравления с этим я принимать не в настрое, – пробормотал Малетин. – Чем смотреть на свежие вмятины, я бы охотнее взглянул на свежую могилу того подонка… нам было бы неплохо взять его с собой – выпить за мировую.

– Теми несколькими бутылками вина, что мы привезли, мы бы его в летальную усмерть не напоили.

– У нас вино из винограда «Совиньон». А комбайнер с малолетства хлебает самогон – здесь возможна несостыковочка… как при переливании крови неподходящей группы. К чему это скорее всего приведет?

– К переклину, – ответил Аринин.

– К немедленному?

– К проносящемуся шквалом, – кивнул Аринин. – Пригубил роскошного вина и с копыт…

– Фокус-покус!

– Злобный ты фокусник, – промолвил Аринин. – Злобных клоунов я видел, но фокусников… к тебе некто над забором.

Голова над забором видная, габаритная, ушастая, волосы у Федора Васильевича Макагонова ежиком, губы бантиком, в глазах прорывающиеся сквозь пелену проблески разума.

– Тебе, Васильич, от меня чего? – спросил Малетин. – По каким ты ко мне делам, по общественным?

– Я, Сереж, перво-наперво с Олегом перетрясу, – промолвил Макагонов. – Ты по имени или отчеству почему меня не назвал? Зачем сказал, что я некто? Ты ли это, Олег?

– Поведай я тебе, что я не Олег, твое мнение обо мне будет скорректировано? – поинтересовался Аринин.

– Считать тебя Олегом я не прекращу, а мнение, да… его изменю. Но не обязательно в худшую сторону.

– Васильич, – усмехнулся Аринин. – Теперь ты заставил меня поверить, что ты не некто, ты – Васильич.

– Я-то Васильич, – сказал Маканонов, – но и тот некто, о котором ты говорил, а потом противопоставлял, он тоже Васильич. В бесповоротное затруднение я тебя не ввел?

– Оно не критического характера, – ответил Аринин.

– Дай Бог, дай Бог… к тебе я, Сереж, насчет листьев опавших. Тебе их всосать?

– Чем? – не понял Малетин.

– Моим механизмом, что я тут по образцу пылесоса собрал. Он у меня с трубой.

– От дров что ли работает? – спросил Аринин.

– Пашет он на бензине, – ответил Макагонов, – а через трубу он втягивает – к листику ее подведешь, и он его заглотнет.

– С грохотом? – осведомился Малетин.

– Бесшумно он, конечно, не действует. Рык у него, что надо! По всасывающей силе маломощный, а голосина раскатистая… мне бы, Сереж, твою листву повтягивать, пока дождь не пошел. К мокрым же утяжеление прибавится, прилипание – их от земли он может не оторвать.

– Мне моя лежащая листва трудностей не создает, – сказал Малетин.

– И что же мне, домой идти? – спросил Макагонов.

– Желаешь – зайди ко мне.

– А что у тебя?

– Женщины, – ответил Малетин.

– Углы в меня под углами! – воскликнул Макагонов. – Посмотреть на женщин я зайду.

ЖЕНЩИНЫ заняты приготовлением обеда, мужчины сидением на тахте и стульях, на женщин обращает внимание лишь Федор Макагонов. Он берет со стола баклажан. Ставит его на ладонь и к изумлению Людмилы Клюгиной самозабвенно водит по нему рукой, как при мастурбации.

– Он у вас не с грядки? – спросил Макагонов.

– А вам не фиолетово? – огрызнулась Клюгина.

– Ну что за шаблонность…. фиолетово и баклажан. Пышно, но свежо… фиолетовый баклажан!

– Вы кричите о нем, потому что знаете, о чем? – поинтересовалась Юлия Шпаер.

– Знаю, наверное, – пробормотал Макагонов.

– Я замечаю другое, – сказала Шпаер.

– Да и я в себе сомневаюсь… как всегда по субботам, если в пятницу допоздна с курительной трубочкой просижу. Набиваю ее, пополняю… а табачок-то забористый! Чебаркульский! Тяг шесть сделаешь, и все уже задвигалось. Тучи, облака – они-то ничего, но и стулья, и цветы в кувшине… чтобы движение остановилось, нужно дальше курить.

– До затемнения? – спросил Тарцев.

– До абсолютного исчезновения всего, – кивнул Макагонов.

– Экстремальное средство, – промолвила Шпаер.

– Приходится на крайние меры идти. Видениям я не потакаю! Фиолетовый баклажан, к которому вы прицепились, он вам, женщина, чего, что о нем можно знать?

– То, что в европейской живописи он означал раскаяние, – ответила Шпаер.

– Я бы и не подумал…

– В дороге о репе, по прибытию о баклажанах, – проворчал Аринин. – Включение в беседу патиссонов пойдет уже во вред.

– Я скажу вам о девушке, – промолвила Клюгина.

– Какой? – спросил Аринин.

– Ее фамилия Кабачкова. Что ты на меня глядишь?