Петр Альшевский - Мутные слезы тафгаев

Соленые грибы. Властные повадки. Седов вилкой за гриб, Татьяна за его ладонь. Вилкой.

Гвоздит к столу.

Садитесь, бабушка.

«Только если тебе на колени».

Весна. Природа пробуждается. Страшная явь после сладкого сна.

– Ту односпальную кровать, – рассказывал Седову причудливо раскачивающийся Боценко, – я все же отвез на дачу. Себе купил новую – с той кроватью у меня связаны плохие воспоминания: и об убитом ею мужчине, и о спавшей на ней Оленьке Дулдо – на кровати-убийце было очень сложно спать вдвоем. Спать рядом с кем-нибудь. Она слишком узкая – получается только друг на друге, когда я спал на Ольге, все это казалось мне более-менее терпимым, но когда она подмяла меня под себя, стало хуже. Через месяц я уже спал на полу. А еще через какое-то время…

– У двери, – предположил Седов. – Как в сказке про лису.

– Нет, друг! Через какое-то время я Оленьку Дулдо ко всем чертям выгнал восвояси! Без мата и без рук – не теряя мужского достоинства. А кровать перевез на дачу. Предварительно кого-то ей убив.

– Не казни себя, – постарался успокоить приятеля Седов. – Ты бы его и шкафом убил.

– На суде это вряд ли бы послужило доводом в мою пользу. Ни к чему там было про шкаф говорить… и без этого все обошлось. Я о себе – для меня обошлось.

– Ясно, ясно… Совесть не мучает?

– Она меня ела. Ела, ела, но подавилась.

– Твоя совесть, – слегка улыбнулся Седов, – в тебе далеко не шериф. Она в тебе поросла… невесть чем… да. Между прочим, слово «шериф» пришло из арабского языка и означает последователь пророка. Оно что-то означает, хотя бы оно… Кстати!

– А? А-ааа… Ты мне?

– Тебе, – сказал Седов. – Верно я слышал, что тебя обыграл в шахматы твой трехлетний племянник?

– Подчистую разнес! – не стал выгораживать себя Боценко. – Уничтожил! В порошок стер!

– Хмм…

– Вероятно, он гений.

– Или ты идиот.

– Его родители склоняются именно к второму.

Но Седов не считает Боценко законченным идиотом. Нет, он не идиот – блоха в грубой шерсти земли. Степей, лесов, полей, озер: Михаил Боценко имеет низкий порог готовности к скорому неистоиству тупых инопланетян, Седов погрубел от переедания японской айвы и приобрел на Шмитовском проезде букет розовых тюльпанов.

Купив, он сразу же подарил его кривенькой нескладной девушке, которой он за букет и заплатил – отошел в сторону, спрятался за газетный киоск и пристально высматривал оттуда, не станет ли она его кому-нибудь перепродавать.

Не стала.

Прижала к груди и ошалело улыбается.

– У меня на даче, – сказал Михаил Боценко, – есть кресло-качалка. Вытащив его на крыльцо, я целый день в нем качаюсь. Как сейчас на стуле перед тобой, только солидней, правильней – всем уже надоел. Зла никому не делаю, но все проходящие ненавидят.

– А ты качаешься и ничего не хочешь.

– Этого я и хочу.

– Ничего не хотеть.

– От жизни, – поправил его Боценко. – От смерти я все-таки чего-то еще жду. Я, Седов, ни на чем не основываюсь, но мне кажется, что она не обманет моих ожиданий.

Смерть – всегда будущее. «Born to run», «рожден, чтобы бежать»: об этом пел Спрингстин, сипел кто-то из отечественных, но все это чушь. Любой рожден для того, чтобы умереть.

Седов, Фролов, Михаил Боценко.

Хосе Валенсиано.

В полдень, близ реки Бояки, где некоторое время спустя Симон Боливар нанесет сокрушительное поражение войскам генерала Мурильо, собираются вешать беспощадного борца за права простого народа Хосе Валенсиано.

Но его сподвижники уже там, они постараются его отбить: из-под Хосе Валенсиано вышибают опору, однако его мучачос идут к нему на помощь, они прорываются сквозь тесные ряды регулярной армии; у Хосе Валенсиано очень сильная шея, и он сможет продержаться до их подхода – Хосе сумеет продержаться в петле, не подохнув, но его женщина, пылкая мулатка Франсина Суарес не в состоянии смотреть на его мучения; подбежав к Хосе Валенсиано, она повисла у него на ногах, Франсина гулко прокричала: «Хосе, Хосе!! Я не умею жить без тебя, вместе с твоей жизнью они забирают и мою, Хосе, Хосе, зачем же тебя у меня отобрали?!».

У Хосе Валенсиано крайне мощная шея, но не беспредельно – пять секунд, восемь, двенадцать, и Франсина Суарес с ужасом слышит, как у Хосе Валенсиано ломаются шейные позвонки.

Она висит у него на ногах.

Франсина непереносимо страдает – как следует из краткого коммюнике базирующегося вдалеке от Земли информационного агенства «Звездный Ранверсман»: она ненадолго пережила своего возлюбленного».

Лет на сорок, сорок пять.

По их представлениям – это мизер.

– Господь плывет в невесомости, с трудом уклоняясь от астероидов, – поделился своими предположениями Михаил Боценко. – Я ему сопереживаю, желаю удачи, выхожу из полудремотного состояния, далее я поведаю о себе, как о заурядном члене общества, такого во мне тоже хватает – общаясь с огромным количеством людей, я крайне избирательно подбираю компанию для выпивки. Исключительно с собой и пью.

– Но за двоих.

– В обычные дни, да. Но в праздники я могу накачаться и за четверых. И главным образом из-за того, что разочарован.

– Все разочарованы.

– Но я, – вспыхнул Михаил Боценко, – разочарован не в любовнице, не в патриархе и не в правительстве: не в поступи окружающего мира. Я, братишка, в себе разочарован.

– Это последняя стадия, – вздохнул Седов.

– Неоперабельная.

– А жизнь, – сказал Седов, – входит и выходит. В тебя. Но в других не меньше – входит и выходит, входит и выходит, точнее сравнения не подберешь. Входит и выходит.

– Как бы имеет.

– Верно, Миша. Жизнь нас имеет.

Под ногами скверно, мокро – чтобы не заляпать штаны, их пора подтягивать, и на ум приходит малоизвестная притча о царьградском строителе мостов Драплоблюде Спадниче – он взирал на солнце, терял зрение, ослеп, но после этого он стал смотреть на солнце через лупу.

Спаднич выжег себе глаза.

Седов не знает, в чем моральное значение этой притчи.

Боно о ком-то поет: «You ‘ re not only one starring at the sun».

Бородавки тоже бывают злокачественными.

В череде придуманных Седовым притч эта одна из самых удачных. Седов сподобился… сподобится ли Боно перечислить все четыре волшебных сокровища Ирландии: камень судьбы, копье победы, котел изобилия, меч света?

Точит ли фигуристов мысль о недалеком конце всего сущего? простит ли цыганская гадалка взорвавшуюся в ее руках колоду карт? Седов бы простил.

– Я, – сказал он, – нередко выхватываю из снов интересные образы. Как пить дать… Или образы, или несколько поэтических строк, но я их постоянно забываю – выхватил, а записать нечего. У меня плохая память…. я думал, что у меня плохая память, но затем я понял: не в ней моя проблема, я же ничего не выхватил – думал, что выхватил и забываю, а на самом деле ни образов, ни строк – одни проблемы. Не с памятью.