Петр Альшевский - Оставь компас себе

А из-за какого-такого кривоумию вы нам про Соломона еврейского? У нас, русских, что, своего царя не имеется?

Про Соломона мы поскольку мудростью он легендарен. А наш российский государь… не замахивайтесь на нас, не нужно нас мордовать! С расквашенными рожами и кишками отбитыми мы с должным упоением патриотическую былину вам не подадим. До окончания исполнения надирание нам задниц откладываете? Ясно… сдадим и этот экзамен. Будем исполнять пока удалиться отсюда вас не припрет: вслед за князем простолюдина прославляюще отметим, затем черед монаха-воина, монаха-молельника, монаха-искоренителя… измочалимся в усмерть, а жаль, не хотелось бы… без Мирославки нам полноценное полотно не развернуть, а он, считайте, не в строю. У него падучая, и он сейчас свалится.

Тупая сволочь, чего же ты не падаешь-то… в определении мирославкиных припадков я, господа, сбоев не даю! Надвижение узреваю, как вы, патриоты, западную угрозу видите.

Губы, Мирославка. Перед припадком у него чмоканье губами и… от вас не укрылось?! Задвигал глупый Мирославка. Дошло наконец-то.

Ты, Мирославка, дудочку мне передай и вались. С дудочкой упадешь, она треснет, и нам тебе опять покупай. Издержки у нас на твои дудочки зашкаливающие и следующую дудку мы тебе из общего котла не оплатим: из причитающегося лично тебе на дудочку выделишь. Да, в твоем кошельке сделается пустыня, но мы не потянем и на дудочку тебе, и на лечение, Мирославка, господа патриоты, анисовыми препаратами привык падучую сдерживать.

Водочкой анисовой под огурчик соленый.

У кого падучая, соль вредна, а алкоголь недопустим абсолютно, но Мирославка нарушает и не жалеет – впускаемая запретность, брачуясь, увесисто в нем черную немощь придавливает.

Сказать по совести, анисовой под соленый огурец и мы с Арсенькой не чужды. Отзывчивый, зачуханный Арсенька в корчму заскочит, на подносе мне вынесет, в духоте и смраде штаны протирать по стилю мне не подходит: неограниченности открытых просторов мои предпочтения. Промозглыми буднями вдоль замерзающих посевов шагая, былины сочиняю, удар за ударом пропускаю, былина не приходит, а грабители тут как тут, разойтись с ними миром мне не выгорит, ножички к животу и шее приставили и отбирают, монетки из сокровищницы, что в мешочке на ляжке, выгребают, а я на небо гляжу! Высматриваю, не опускается ли ко мне заступник небесный.

Пошлите ко мне кого повнушительнее – чтобы от глаз сияние грозное, а от меча и того ужаснее…

Ограбив, они же меня прирежут! Ко мне же не заблудшие добрячки – душегубная ватага псковкого Гулича ножи приблизила!

«Слышавшие сие сказали: кто же может спастись?».

Выходит, погребаете вы меня. Однако, когда они сказали, что спастись нереально, Христос им сказал, что невозможное человекам возможно Богу.

Думаете, что вслед за миллионом миллионов подобных Он и мою просьбу пропустит?

А посрамит Он вас, думаю. Его Храм рассыпается и замазки для укрепления мне на ладонь Он выдавит.

Я на небо! я верую! мое закинутое чело призывающе хмурится – сбей с него хмурь, посели на нем безраздельную восторженность, пошли ко мне с неба ангельской создание, но не девушку чистейшую, а ратоборца крутейшего. Да, Господи, выразился я некорректно – мне бы не ангельское создание, а божественное: создание топчущее, рубящее и желательно стреляющее, снабдить его винтовочной составляющей весьма разумным мне представляется. У лиходеев псковского Гулича за пояса задвинуты не бананы тропические, а пистоли тульские, и если у божественного создания лишь заурядный меч, вдобавок ко мне и божественному созданию не поздоровится; в своем я уме или не в своем, но знаешь что, Господи – божественное, но устаревшее создание ты мне не присылай.

Зайцеобразного прыгуна, косой пополам рассекающего? А сатанинской крольчихе, о которой от патриота я слышал, он не родня?

Ушастый с повестки снимается? он в родстве с демоном, но вы его не изгоняете, чего не бывает – мною с младых ногтей усвоено, что за облаками разброд происходит.

Спал я у печки, и из нее на меня шло. Воздействие голосовое. Ночь, а мне не спится, до прочих, что в комнате, печной шепот не дотягивается, а в меня вливается, я – незакаленный мальчонка, и топчан я бы от страха промочил, но шептание было жалким, прерываемым всхлипами, порядочнейший член общества из печки со мной говорил.

Пересказываемый им сюжет нетривиален, неустойчив: как жил, так до тебя и доношу, а жил я со взлетами, с пропажами, так я и жил, а она так чихала, что я вздрагивал, а после Елены я с Катериной, а пропажи у меня и часов, и воспоминаний, тут не проходила желтая кошечка? Ну совсем желтая.

Она, кажется, не моя, но я у кого-то спрашивал, по закоулкам ее искал, на групповом фото я с медвежонком. Мы окончили училище, и нас выстроили, снимают, медвежонка Петя Валинский у проходящего бродяги позаимствовал.

Медвежонок ему для заработка, а нашим ребятам для потехи – стали уговаривать фотографа, чтобы вместе с медвежонком нас снял. Купив его согласие, поводок сунули мне, и держащим медвежонка на фотографии я вышел. Дальнейшую мою жизнь медвежонок бы, думаю, скрасил. Меня понесло в Чебоксары, заложенный моим рвением динамит, разумеется, рванул громко, кости я собрал и, не попрощавшись с гнобившим меня начальством, укатил на тарантасе в поместье Руфлеевой.

Набраться свежести, не теткой, а племянницей попользоваться, лобовую комплиментарность изберу и без подарка не останусь: ваша тетя Елена цветок, а вы, Катерина, персик…

Катенькин цветок я не сорвал. Она тот цветок, что на цветущем персиковом дереве, а с этого дерева я только плоды срываю.

Вы, Катенька, неописуемо красивы, и я вас столь же неописуемо хочу!

Катенька мне отдалась. Распаленная моей молодостью Елена Владимировна отдавалась мне регулярно. Высиживая с удочкой в камышах, я маялся допущением, что нечто бессчестное я совершил. А какая собака мне подсказала в камышах рыбу удить?

Крючок здесь рыба не берет. Просветления у меня наперечет.

В Чебоксарах изысканные рыбные блюда я отведывал, а в Чебоксары я из Козловки, а в Козловке рыбы у нас завались, но в Козловке я по ресторанам не ходил, при мысли, что я могу вернуться в Козловку, я удочку чуть не выронил – мне бы сеть. Сеть для ловли бабенок. Она у меня есть, и она мною закинута, прорвалась бы она что ли… Елена бы вывалилась, и я бы греховодил не с двумя, а с одной Катериной, что привлекательно, нарастающе влекуще – охладевшая тетя из поместья меня погонит.