Петр Альшевский - Оставь компас себе

Она не натравит, клянется, что нет, натравливают собак, а он, по ее словам, слон, натравливать слонов гораздо более ужасно. Затаившийся ужас! Папоротник не цветет. Неверный муж, чиновный элефант, атакуй их, кончай! Такое она не крикнет.

Неуверенно паркуя микроавтобус на территории дачи, Лукорьев успел подумать о муже, о слоне, сюда и папоротник втиснулся – папоротниковый отвар Лукорьев попивает из-за его глистогонности. У Лукорьева глисты, а у нее неверный муж.

Лукорьев полагает, что неверный, но кто знает, реален вариант, что вернее и не найти, микроавтобус Лукорьев припарковал, у кустов жимолости вылез, истерзанная душа, подгрызаемая глистами оболочка, ему бы в дом, армейскую товарищу с вылавливанием спрятавшегося старика помогать, но он не идет, попыхивая сигаретой, о неверности незнакомого ему мужчины размышляет, у заместителя мэра любовниц, наверное… да будет мне на него наговаривать. Я не наговариваю, а завидую. Завести любовницу и я пытался – предмет страсти избрал, телефон у нее попросил, но она не подхватила, дайте мне успокоительного! И от глистов я бы что-нибудь выпил. С армии они у меня. Питались мы вроде неплохо, в офицерской столовой, но из наших офицером девять десятых с глистами были. Когда демобилизовывались, выводили, а в меня въелись и ни шагу назад! Удерживаем позицию до его издыхания! К их особенностям я привык. Твердость духа уже иногда сохраняю.

Лу! Заждался я тебя, мудака!

Разволновавшись Харин в дом меня кличет. Надо ему сказать, что сейчас приду. Секунду, Ха, рядом с собой ты через секунду меня увидишь. Вопрос простой и решаемый.

Моя фамилия Лукорьев, его Харин, клички у нас соответственно «Лук» и «Харя», но на время похищения мы их слегка видоизменили – в целях конспирации, разумеется. Переговариваться, используя настоящие клички, непредусмотрительно: похищаемые услышат, запомнят, нам бы и физиономии закрытыми держать, но «Харя» сказал, что черт бы с ними, с физиономиями.

Виктор Харин меня иногда удивляет не совсем в лучшем смысле. Но его власть надо мной велика. Голова у него целая, на учениях не пробитая, куда мне с ним тягаться. Подчиненную роль я для собственного блага себе отвел. Согласившись следовать за менее безнадежным, застраховаться хотел – единолично я бы заплутал, а с ним зашагую не в чащу, в выкопанную сосновыми двойниками ловушку не провалюсь, сосновые двойники – это не сосны. С зашедшимся сердцем ожидаю, что они меня и здесь, на даче заместителя мэра, из похожего на сосны что здесь у нас имеется?

Сосна! Может, не сосна, но как сосна – отнюдь не как обычная. Из основания она расходилась на два ствола, на две части, ну и теперь первая часть у нее – высоченное дерево, а вторая – пенек.

Приглушенные стенами крики. Харин снова орет, настойчиво зовет меня внутрь, дерево он у нас. Не тупой, как дерево, а дерево мощное, видное, я по фигуре его позначительнее, но я пенек, к низвергнувшему меня ранению приплюсованы глисты и задержка мочи, будь я сколько-нибудь полноценен, Харин бы меня к сотрудничеству не склонил.

Поедем, говорит, похищать, микроавтобус я уже раздобыл. А кого мы, Харя, похищать-то намерены? Он заявляет, что мог бы мне и не отвечать, но ответит – заместителя мэра мы умыкнем. Со всей семьей в придачу.

Бурная ночная жизнь вчера у Харина что ли? Водка, шмаль, чем он там еще мозги потравил, я на учениях пострадал невосполнимо, но он-то соображать должен: государственную шишку, да с семьей – на дело отправимся и к нарам намертво прирастем. О Харине я мнения наилучшего, а о себе наоборот, но знаешь что, Харя, пожалуй, я тебе возражу. Если ты, Харя, считаешь, что нам полезно совершить похищение, то нам бы не чиновника, а мездрильщика Тягунова. Он при деньгах и не при должности. Нас с тобой бог бедности полюбил, а Тягунов нужду не хлебает, нет, землю не возделывает и на локомотиворемонтном не вкалывает, шкуры он, естественно, очищал не в Мичуринске – гораздо нас севернее. Треугольник острием вниз! Так судьба со мной обошлась. Впорола в меня, и не расправишься. А Тягунов, он не офицер, у него не безысходность, а капитал – до того преуспел, что и гостей есть на что пригласить. Чем-чем? Думаешь, водкой насасывались? Он нас, Харя, не водкой – красного вина и китайского бренди он на стол! Непросыхающий бортмеханик Дудеев из-за китайского происхождения напитка встрепенулся и высказал опасение, но ему налили, насильно открыв рот, залили, дальше он самостоятельно вполне добротным бренди наслаждался. Неприглядно упившимся попросил у Тягунова иглу и в ванной уши себе проколол.

Моряки, сказал, с серьгой ходят, а я в сообществе бортмехаников моду заведу!

На стул шлепнулся и раздувающиеся уши китайским бренди смачивает. В шортах, в свитере, туловище, говорит, от пьянки у него мерзнет, а нижние конечности холодеют.

Сидит, пальцы в рюмку засовывает, в рюмку соседа плеснет и без созвучия со всеми засадит.

Чтобы прилично пить публично, тренируйся дома, укоризненно сказала ему проживающая с Тягуновым дама.

Тягунов на нее цыкнул, а у бортмеханика спросил насчет ушей: оба уха-то зачем изуродовал? В обоих ушах бабы носят, а моряки не в обоих, они четко в одном. И какие моряки? Ты когда, Дудеев, живешь?

Я, пробормотал Дудеев, живу сейчас. Если живу. Никаких неприятных сюрпризов пожалуйста! Попрошу не говорить мне, что я умер, и здесь – это уже не здесь, а непривычная для меня среда обитания. Кактусы! На подоконнике у вас кактусы. Ты, хозяйка, джем из кактусов мне не сваришь?

На ее кактусы ты планы не строй, ответил за свою женщину Тягунов. Покушаясь на ее кактусы, травмируешь ты ее, психический вред причиняешь, твои кактусы у меня в квартире, и я, Марина, выступаю гарантом того, что они в целости будут: ко мне с кактусами въехала – с ними и съедешь. Ответственно говорю, не сотрясая.

А ты предполагаешь, что мне от тебя придется съезжать? – задрожавшим голосом осведомилась Марина.

Я, может, и подумываю, но сугубо на перспективу. Ближайший месяц без всяких сомнений твой. Ты чего нос повесила?

После твоего убийственного удара в поддых ты веселиться мне предлагаешь?

Честно признаться, для веселья у тебя… а у меня для веселья о девушке из глухомани история. Но я ее, наверно, рассказывал.

Про дома родильный и сумасшедший? – энергично уточнил экономист Алябьев. – История, разумеется, сказанная-пересказанная, но какие люди, какие грани! Я за повтор.

А я ее вообще не слышал, промолвил Лукорьев. Она меня не огорчит?