Петр Альшевский - Оставь компас себе

Его Колющая Пациентка! вроде бы миролюбивая мышка, но он помнит; запах парфюма мягчайший, переклинивание сознания резкое, позавтракавший сэндвичем гинеколог Пузьменкович выводит на старт свою упирающуюся лошадь. Тело, комплексное свое тело – оставшейся волей понукает его в женскую консультацию идти и работать: критическая масса, естественно, накапливается. Перехлестнет и работу сменю! Должность секретаря подозрений мне не внушает. К Тринищихиной наймусь и кофе ей, на звонки отвечать, у наблюдаемой мной Татьяны Тринищихиной бизнес разросшийся, рентабельный, какое направление, я не осведомлялся, но безусловно перспективное.

Татьяна Тринищихина симпатию ко мне открыто питает, и попросись я в секретари, работу я получу. Она бы мне и чего помасштабнее подобрала, но я из гинекологов не ради роста сбегаю. Солнышко услаждающе пригревает, однако я не ощущаю, на гинеколога с заштопаной щекой дары неба не воздействуют – и на бизнес-леди с землистым лицом они, пожалуй, не слишком.

Внешне Тринищихина не в порядке. Внутренне, поверьте мне, все обстоит еще менее хорошо; храня врачебную тайну, я скажу только то, что Татьяне Тринищихиной не до мужчин.

Жизнь она без них проживает. Они ее нигде не щупают и отсюда ее тяга ко мне, к гинекологу, я-то, выполняя обязанности, вынужден.

Кто женщину в эротическом плане радует, к тому она и льнет. Из моих мануальных движений эротизм, как клоп, вытравлен, но для Тринищихиной любое пощупывание – взрыв.

Резиновую перчатку я не снимаю. Тринищихину я словно в презервативе. Образ презерватива ни с кем не возникал, а с Тринищихиной сексуальный оттенок, видите, проявляется. Еще бы, когда звуковая палитра у нее сугубо оргазмическая.

С ее доходами ей бы не в общую консультацию, но Тринищихина ко мне, ваш кабинет – это мой рай, говорит.

Придет – предложу ей рай в ее кабинет перенести. Степенный секретарь принесет вам кофе и попутно руку в резиновой перчатке в вас сунет.

Перчатку с руки мне содрать?

Но мы с вами, Татьяна, разве настолько близки… сумев стать отважным, безбедное будущее себе обеспечу? Мне очень хочется сказать, что я не продаюсь. Для меня, поверьте, в Барнауле вакансия была, но я отклонил! Правда, основанием никак не чувство собственного достоинства выступило.

Барнаулом меня не покупали – об освободившемся месте по моей же просьбе в известность поставили. Отсюда я решил выбираться и Барнаул мне подходил, но реальная возможность представилась мне в момент, любовным приключением озаренный.

Властительницу моих дум и подъемную машинку для моего пениса Люсенькой звали. Я в свою очередь специалисткой по подрывной деятельности ее называл.

Мое нутро посеянным Люсей дисбалансом довольно жутко трепало. Нас, гинекологов, от женщин обычно не сотрясает, но с Люсей меня до заскоков разобрало. У ее дверей дежурил! Скабрезные записки в ее газетный ящик подсовывал!

Неведомая мне до того времени оголтелость. Вытянувшееся до звезд дерево безудержной страсти. В благоприятных условиях моего кабинета вряд ли бы я Люсенькой заразился. Женщина приходит на прием, восприятие гинеколога обнуляется профессиональной сушью равнодушия… с Люсей я не на приеме. Полагая, что ей это не нужно, Люся в женскую консультацию не ходила; переменить ее точку зрения мне, конечно же, следовало, но о том, что я гинеколог, Люся не знала, а кто из обыкновенных мужчин будет советовать женщине в консультации наблюдаться?

Я мужчина гинекологический. Поскольку выдаваться не желаю, о консультации ни слова.

Поддавшая Люся сама как-то бросила, что побывать в женской консультации жизнь ее пока не заставила – я чуть себя не раскрыл, но вырывающиеся поучения сглотнул и лимонной водкой запил. Положение дел я от тебя, Люся, скрываю. Катясь по наклонной, лезу к тебе губами, одной рукой обнимаю, а второй член достаю, в постельных контактах я никогда не был хорош, но с тобой, Люсенька, я вполне: «Я не горяч, но я предупреждаю, отчаянное что-то есть во мне». Если бы я разъяснил, что произнесенная мною фраза принадлежит принцу Гамлету, в Люсеньке я бы настороженность вызвал: что он за тип, откуда в нем такие познания; интеллектуальность у нас не в почете. Кто высунется, остракизма от масс удостаивается.

Думающие головы у нас наперечет, а крепкие фаллосы, похоже, в достатке. Какой-то из них мою Люсеньку теперь долбит. За меня она не держалась – относилась несерьезно, постоянно по телефону кому-то названивала: привет, Ванечка, здравствуй, Василий… пронзительно воющий гинеколог! У ее двери Люсеньку жду, а она с тупо глядящим кабаном по лестнице ко мне приближается. На меня поглядел и тупость в его взгляде ненавистью разбавилась. Люсенька взглянула на меня беззлобно, но не поздоровалась.

Я пошел вниз. Оставленный гинеколог отныне строгий аскет.

С автозаправки Люсю должен забрать другой. Своей беременной подруге она говорит, что у нее были и умные, и здоровенные, но ныне у нее мужчина, который умнее умного и сильнее сильного.

Дожимаемая морозом подруга бесконфликтно кивает. И, не сдержавшись, орет. Встречайся с кем тебе вздумается, но меня-то зачем сюда привела?!

Из-за мамы моей? Но моя мама мертва и поиметь с нее… на ее прошлое обопрешься? Ну скажешь ты уголовнику, что у пришедшей с тобой подруги мама в правоохранительных органах – скажешь и растревожишь. Он отступит к машине и, запрыгнув, исчезнет вдали, а ты, млеющая, и я, замерзающая, мы обратным курсом поковыляем. Ты, твой уголовник, твоя подруга, ментовская мама подруги, в этом уравнении и подруга-то лишняя, а уж ее мама, которая такая мама, что майор МВД, здесь крайне… уголовника к культурному обращению принудить ты преследуешь? Волнуешься, что он тебя куда-нибудь завезет и с кем-нибудь поделит, а так не посмеет: у бензоколонки мне подружка случайно попалась, а у подружки чудесная мама, мама-мент, если ты, ха-ха, удумал пошалить со мной бесчеловечно, она, ха-ха, все расследует и тебя, ха-ха, достанет. Жесткость и упертость у нее носорожья. А я лапочка, кисонька… поехали, зайчик.

Разнервничавшийся уголовник засомневался, но Люсю к себе посадил. Рывок, накат и в точку для меня превратились. И из точки мамино лицо стало расти.

Я отшатнулась, с выставленными руками обреченно заблеяла, щелкающая зубами матушка меня не пожалеет, она кремирована, но до скончания моего века она будет меня сжирать, унижать, отвешивать мне подзатыльники и пощечины, со дня ее смерти я иду к избавлению, но продвинулась я недалеко.