Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

— К тебе? — вдруг недружелюбно переспросил Мокий. — Ты был тогда знаменитым протодиаконом, духовным лицом, а я всех их ненавидел, и от тебя никакой помощи не принял бы.

Неожиданно Мокий жалобно протянул:

— Спать хочется!

— Слушай, Мокий, оставайся у меня… навсегда! Ведь ты мне ближе родного, — с большой нежностью в голосе стал просить Максим.

— Как же можно? У меня дом свой, дача… в Крылацком… Спать хочу, — опять жалобно протянул Мокий.

— Ну, ладно, ладно, утром поговорим, — согласился Максим.

Мокий встал, пошатнулся, потом, выпрямясь, шагнул к дивану и повалился поверх застланной для него постели. Через минуту его храп разносился по комнате.

Максим долго размышлял над случившимся. Как разобраться, где в словах Мокия правда, а где бред больного воображения? Только под утро забылся тяжелым коротким сном. Проснувшись, тихонько, чтобы не разбудить гостя, вышел в столовую, но там — никого! Не оказалось Мокия и в других комнатах.

Ушел!..

На столе придавленная бутылкой лежала записка:

«Прощай, Максим, и не ищи меня, пожалуйста, прошу тебя! Дачи в Крылацком у меня не было и нет. Думай, что встреча со мной тебе приснилась. Константин Лазаров».

Наскоро выпив стакан чая, Максим Дормидонтович отправился в город. Мысленно он представлял себе, как Мокий сейчас идет где-то по вагонам поезда в рваном пальтишке и, напрягая остатки хриплого голоса, выкрикивает: «Бежал бродяга с Сахалина…»

От горестных мыслей разламывалась голова; Максим Дормидонтович вышел на площадку вагона.

— Предъявите билетик! — отвлек его от дум голос контролера.

«Может быть, у него спросить?» И пока контролер «прокусывал» машинкой билет, Максим Дормидонтович с надеждой спросил:

— Не встречали ли вы в поезде… человека… высокий такой?

— Мало ли высоких пассажиров ездит, — возвращая, билет, ответил контролер.

Максиму Дормидонтовичу невыносимо больно назвать Мокия нищим, попрошайкой, и он говорит:

— Нет, он поет… Ну, ходит по вагонам и поет…

— Хорошо что ли поет?

Два голоса, два Мокия спорят сейчас в сознании Максима Дормидонтовича. А контролер уже где-то далеко произносит: «Предъявите билетик».

С вокзала Михайлов направился сразу в справочное бюро. На одном бланке написал «Мокий Кургапкин», на другом — «Константин Лазаров», Ожидая ответа, сел на скамейку.

«Может быть, это был сон?» Нет, в кармане записка Мокия. Он снова и снова перечитывает ее. «Какая злая у человека судьба!» — лезет мысль.

Максим Дормидонтович встает со скамейки, взволнованный мыслями, натыкаясь на прохожих, идет к киоску справочного бюро. Сейчас он получит адрес Мокия и сделает все, чтобы помочь ему. Может быть, можно подлечить голос?

Часто, слушая певцов, он невольно ловил себя на мысли: «Далеко ему до Мокия!» В Мокий погиб не просто человек, а большой талант и замечательный голос. Сколько он мог принести радости людям!

В руке справка: «Мокий Кургапкин и Константин Лазаров в Москве и поселке Крылацком не проживают».

В другом киоске справочного бюро, куда «для верности» он обратился, дали такой же ответ…

В полдень, усталый, разочарованный, он отправился в театр. Это был, пожалуй, единственный случай, когда Михайлов опоздал на спевку. У него был такой измученный вид, что дирижер Л. П. Штейнберг не сделал даже замечания, а тепло сказал: «Не спешите, не спешите, отдышитесь, мы снова повторим ваш кусок».

В поиски Мокия включились товарищи. Особое усердие проявлял Алексеев, заинтересовавшийся необыкновенным голосом Мокия. Разыскивали разными путями, но Мокий пропал, как будто растаял. Однако в памяти Максима Дормидонтовича он продолжает жить веселым, голосистым, озорным! И только иногда на эти светлые воспоминания ложится как бы тень длинного костлявого человека с простуженным, сиплым голосом…

В театре полным ходом шли репетиции оперы Дзержинского «Тихий Дон». В новую работу горячо включился весь коллектив. В верхнем фойе идут спевки казачьего хора. Могучая песня разносится по всему этажу, а когда она обрывается, кажется, будто курится, как густое облако, золотистая донская пыль.

В костюмерной разложены эскизы костюмов, головных уборов; на холсте декораторов возникают целые станицы; совсем как живые, трепещут листвой вербы; на огромном полотнище кеба плывут южные, истомленные жаром облака.

В комнате гримеров, парикмахеров тоже необыкновенное оживление: сколько десятков лет здесь готовили в основном пудреные парики с буклями, шиньоны пушкинской эпохи, а теперь вот — казачьи парики, атаманские короткие бороды, косы-жгуты для донских красавиц.

Александр Иванович делает зарисовки лица, головы Григория. Гример-художник подбирает грим, готовит легкий чубатый парик. Григорий должен предстать перед зрителями именно таким, каким описал его Шолохов. В лице старика Мелехова Александру Ивановичу хочется сохранить отдаленные черты сына, каким-то штрихом подчеркнуть их сходство, может быть, это будет в изгибе бровей или в разрезе глаз.

В репетиционном зале «бьются» на шашках артисты миманса. Нужно достичь полного совершенства во владении этим непривычным оружием. Казачья шашка — не меч древних рыцарей, которым им не раз приходилось орудовать на сцене.

Из комнат солистов слышится пение баритонов, сопрано, теноров. Все увлечены предстоящим воплощением на сцене образов героев, знакомых по любимому роману Шолохова. И хотя в опере даны только отдельные эпизоды, все равно в них ясно вырисовывается сложный путь трудового казачества к новой жизни.

Максиму Дормидонтовичу немного грустно: придется создавать чуждый ему по своей социальной сущности образ белогвардейского генерала, атамана Листницкого. В вокальном отношении партия тоже должна звучать необычно, жестко и отчужденно. Роль хотя и небольшая, лаконичная, но тем она и труднее. В большой роли, как в симфонии, с каждым тактом нарастают эмоции и яснее обнажается суть образа, а тут нужно выскочить на сцену верхом на коне и несколькими фразами заставить публику насторожиться, оставить как бы визитную карточку белогвардейского атамана. Михайлов призадумался: «С драматическими актерами посоветоваться что ли?»

Вскоре такой случай представился.

В Колонном зале Дома Союзов в концерте читал рассказы Чехова Народный артист СССР Иван Михайлович Москвин. Михайлов, стоя возле эстрады за бархатной полосой декорации, с увлечением слушал его. Творчество этого замечательного артиста всегда волновало певца. Он воспринимал все происходившее на сцене остро, чувствуя себя как бы участником действия, вникая в каждый образ, проводя его через свое собственное понимание. Каждый раз, когда в спектакле или концерте участвовал И. М. Москвин, Максим Дормидонтович поражался многогранности таланта этого великого русского актера. Сегодня — царь, завтра — странник…