Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Зоркий режиссерский глаз Владимира Аполлоновича подметил своеобразие исполнительской манеры Михайлова. Свое мнение о певце он высказал позднее так: «У этого артиста большой природный такт и удивительное ощущение меры. Он никого не изображает, каждую роль умеет понять, осознать».

На одной из репетиций Лосский, уверенный, что Михайлов справится с партией Кончака, отечески напутствовал его:

— У Бородина Кончак очерчен очень ярко. Партия хотя и трудная, но удобная для исполнения. Ваш голос, Максим Дормидонтович, должен звучать хорошо, но этого мало; надо суметь выразительно фразировать. Необходимо обратить особое внимание на речитатив…

Следуя этому совету, Михайлов не раз просил концертмейстера:

— Проиграйте, пожалуйста, арию Кончака и речитатив, петь я не буду, а поищу в музыке нужного ответа. Мне все кажется, я еще не нашел самого главного!

Вместе с постижением внутреннего образа Кончака яснее становился его внешний облик, и Максим Дормидонтович начал искать грим.

Сидя в гримировальной комнате и глядя на себя в зеркало, он думал о другом лице. С поразительной ясностью вставало оно в его воображении: внешне спокойное, с узкими глазами, полными хитрости и лукавства. И губы, полные сарказма!

Из-за спины певца профессиональным глазом смотрел в зеркало гример и спрашивал:

— Как вы, Максим Дормидонтович, представляете себе Кончака?

И артист говорил, увлекаясь, напевал в подтверждение своих мыслей некоторые фразы, подчеркивая их смысл игрой глаз и мимикой.

— Так, так, — тянул Александр Иванович и, открывая ящик с гримом, большими, очень ловкими руками принимался за работу. Он брал увесистый кусок гуммоза, мял его и быстро лепил орлиный нос.

— Носик что надо! Теперь положим тончик!

Александр Иванович все называл ласкательными именами. Из зеркала на Максима Дормидонтовича смотрело донельзя изменившееся лицо.

— Нет, не то! — в раздумье говорил Кончак. — Мне кажется, надо повыше подтянуть брови!.. И тон положить темнее.

Гример отходил дальше, жмурился и только после этого соглашался.

— Может, головной уборчик оденем, для ясности, — предлагал он.

Парик с черными жесткими косичками и шлем дополняли гамму новых, еще непривычных красок.

— Фу! — отдувался Александр Иванович. — Хорош!

Максим Дормидонтович вставал и, отойдя от зеркала, негромко напевал:

«Хочешь красавицу с моря дальнего, Чагу невольницу из-за Каспия…»

В нос ударял запах жженных волос. Это Гриша, ученик гримера, занятый завивкой парика для Ленского, засмотревшись, нещадно палил щипцами тугие каштановые локоны.

И вот, когда казалось, что работа над Кончаком подходит к концу, вдруг на первой же репетиции на сцене все сразу растерялось…

До сих пор он репетировал в небольших помещениях, в которых и движения его были скупы, и шаги мельче, и голос соизмерялся иначе. Здесь же, на сцене, все это требовалось подать крупным масштабом.

— Ничего, обойдется, так не раз бывало с новичками, — тут же сделал вывод опытный театрал Платоныч.

— Конечно, нужно только приобвыкнуть и примериться к сцене, — поддакнул ему Андреич.

Но дирижер отнесся к происшедшему иначе и сделал другой вывод:

— Какой же это Кончак? — бросил он, выходя из зала, и, не слушая возражений режиссера и заведующего труппой, распорядился:

— На афишу не ставьте!

Михайлову передали решение Н. С. Голованова. «Не словами, а проникновенной игрой, отточенной музыкальной фразой можно спорить с дирижером, — сказал себе Михайлов. — Ведь Лосский верит, что я могу быть настоящим Кончаком. Значит, не надо опускать крылья, отчаиваться».

— Это наш общий просчет, — выслушав артиста, заявил Лосский, — Я не учел, что большой масштаб сцены может вызвать у вас растерянность. Порепетируем еще и на этот раз все учтем. Я верю, что эта роль поставит вас в один ряд с лучшими оперными певцами страны. Верю, верю! — убежденно повторил он.

На вешалке артистического гардероба Большого театра пусто и темно. Возле перекладины дремлет гардеробщик. Услыхав басовитое покашливание, он открывает глаза.

Михайлов! Может быть, еще продолжается вечер? Но нет, он, кажется, сказал: «Доброе утро!» На электрических часах стрелка показывает восемь. Максим Дормидонтович кладет на перекладину свое пальто.

Взглянув в зеркало и пригладив ладонью непокорный вихор, Михайлов поднялся по лестнице, пошел по коридору. Навстречу попался Гриша. К груди он прижал целую стопу разноцветных париков, сложенных, как блины, один на другой. Больше артист никого не встретил. Театр-гигант еще спит! Пусты коридоры, залы, фойе и все репетиционные уголки.

На сцене полумрак. Занавес закрыт. Из темной глубины сцены высунулся пожарный. Он долго вглядывается в Максима Дормидонтовича, потом узнает его, здоровается.

— Хочу вот немного по сцене походить, — говорит Михайлов, — курить не буду…

Расставив, вместо декораций и партнеров, стулья, тихо напевая, Максим Дормидонтович старательно «примеривается» к сцене: делает шире жест, крупнее шаг… Ему никто не мешает. Время бежит незаметно.

Но вот из ямы оркестра доносятся приглушенные занавесом звуки кларнета. Стуча каблуками, на сцене появляется концертмейстер.

— Я, как заяц в поле, уши навострил и на голос шел, а то никто не знает, куда вы делись, — говорит он, пожимая Михайлову руку.

Максим Дормидонтович смущенно оправдывается, но пианист очень серьезно заявляет:

— Ваше упорство я только приветствую!..

В одну из спевок, на которую были вызваны и партнеры, Максиму Дормидонтовичу передали телеграмму, в которой говорилось, что в Чебоксарах проводится республиканское совещание председателей сельских Советов. Максима Дормидонтовича просили приехать для выступления.

«Будем рады вашему приезду особенно как земляка», — заканчивалась телеграмма. Теплом и любовью повеяло на Максима Дормидонтовича от этого приглашения.

Спевка приостановилась. Что за важную экстренную телеграмму получил Михайлов? Но по выражению его лица видно, что телеграмма приятная. Антонова-Кончаковна не утерпела и заглянула через плечо Максима Дормидонтовича.

— А! Женщина! — шутливо погрозила она пальцем. Но на шутку Максим Дормидонтович ответил серьезно:

— Извините, что продолжу паузу, но я должен поделиться своей радостью и одновременно ответить Лизе Антоновой. Председатель Президиума Верховного Совета Чувашской республики — она у нас женщина — приглашает меня в родные края. В Чебоксарах созывается совещание представителей всего чувашского народа — председателей сельских Советов. Выступать перед ними — для меня великая честь, творческий отчет родному народу.