Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

— Да разве он сейчас будет тут сидеть, — высказал сомнение Максим Дормидонтович.

Но окошечко открылось, и голова Алексеева скрылась в нише. Через несколько секунд он схватил Максима Дормидонтовича под руку:

— Пошли скорей!

В зрительном зале свет уже погашен, они пробираются к своим местам пригнувшись, стараясь ступать бесшумно, идут на одних носках. Алексеев пропустил Михайлова вперед, сам сел позади него. По левую руку от себя Максим Дормидонтович увидел незнакомого и вместе с тем удивительно знакомого человека.

«Я видел его на портретах», — подумал Максим Дормидонтович и стал припоминать, где именно, но занавес раздвинулся, и внимание переключилось на сцену.

Алексеев ошибся. Спектакль шел без участия Москвина и был совсем другого названия: давали «Горячее сердце» А. Н. Островского. Михайлов вскоре так увлекся происходившим на сцене, что когда дело дошло до разоблачения хитрой мачехи, громко прошептал: «Так тебе и надо, не рой другому яму!»

Сосед посмотрел на Михайлова и улыбнулся, хорошо и ласково, как улыбаются детям.

Действие кончилось. Публика шумно аплодировала актерам. Михайлов не заметил, как возле него и Алексеева очутился Василий Иванович Качалов. Он поздоровался с ними, но оказался здесь явно из-за соседа слева. Тот уже поднялся: высокий, плотный, удивительно притягательный.

— Знакомьтесь, пожалуйста, — предложил Качалов.

Но Алексеев объявил:

— Мы знакомы.

Сосед Михайлова ответил фразой Ленского, немного изменив в ней слова:

— «Человек он всем известный и уж, конечно, малый честный», — и крепко пожал руки Алексееву и Михайлову.

Все рассмеялись.

«Режиссер, — подумал Максим Дормидонтович, — но только кто?»

Разговаривая, вышли в фойе. Поток публики устремился в гардеробную. Но Михайлов заметил, что некоторые задерживались и с любопытством поглядывали на «режиссера».

— А вы, Максим Дормидонтович, сегодня очень мне понравились в Варяжском, — обратился он к Михайлову. — Точно сливаетесь со скалой, на которой стоите, такой же крепкий, и голос у вас тоже крепкий, холодный, как северный ветер, очень хорошо!.. Могучий у вас бас.

Максим Дормидонтович приложил руку к сердцу, молча благодарственно поклонился.

— И благодарите хорошо, — весело засмеялся незнакомец и взял Михайлова под руку.

Совсем рядом, сбоку послышалось:

— Смотри, смотри, это писатель Алексей Толстой!

— А с кем это он?

«Хромой барин», «Мишука Налымов», «Хождение по мукам», — пронеслось в памяти Максима Дормидонтовича. — И автор всех этих произведений стоит рядом со мной и ко всему еще доволен моим «Варяжским»!» — радостно отметил он.

Недавно Максим Дормидонтович прочел «Князя Серебряного». Книга была как нельзя кстати, потому что изображала изучаемую эпоху: опричнину, бояр, царя Ивана Грозного.

«Сказать или не сказать об этом спутнику? — Но удержался: — Что ему мои восторги!»

Алексеев тем временем рассказывал Качалову о какой-то новой постановке Ленинградского театра. Вдруг тот вспомнил, что его и Толстого ждут за кулисами.

— Очень рад был познакомиться с вами, — сказал писатель, прощаясь с Михайловым.

Выйдя на улицу, Алексеев спросил:

— А ты, Максим, сразу не узнал что ли Алексея Николаевича?.

Максим Дормидонтович только рукой махнул:

— Стыдно сказать, принял его за режиссера!

Алексеев рассмеялся. Когда же Михайлов сознался, что ему очень хотелось поблагодарить Толстого за «Князя Серебряного», Алексеев стал хохотать еще пуще:

— Это все равно, что тебя кто-нибудь стал бы благодарить за Мефистофеля, которого вчера пел Рейзен.

— Не пойму, над чем ты хохочешь? Ведь «Князя Серебряного» написал Толстой?

— Толстой, да не этот! — сжалился над могучим басом тенор. — «Князя Серебряного» написал Толстой Алексей Константинович, граф.

— И Лев Николаевич граф… и второй — граф… и третий — тоже… Кто же что написал? — уже с отчаянием в голосе воскликнул Михайлов. — А стихи?

— Ты, Максим, не смеши меня больше, а то я не в силах уже идти, — напуская серьезность, предупредил Алексеев.

— Ну, вот хотя бы «Колокольчики мои», «Острою секирой»…

Максим Дормидонтович замолчал, напряженно копаясь в памяти.

— «Не ветер вея с высоты», «Средь шумного бала», — продолжил перечень стихов Алексеев, — все это написал Алексей Константинович Толстой. Запомни!

Снег перестал падать. Максим Дормидонтович шел, стараясь попадать в след, чтобы не нарушить чистоты и неприкосновенности белых островков, переливавших искрами свежих снежинок. Хорошо и светло было у него на душе. Он чувствовал себя сильным и молодым, готовым к тому, чтобы учиться, совершенствоваться, познать все в этом удивительно прекрасном мире.

По пути в Кольцовку, остановившись на один день в Чебоксарах, Максим Дормидонтович узнал печальную весть о смерти великого русского певца Федора Ивановича Шаляпина.

Видеть Шаляпина Максиму Дормидонтовичу не довелось, и слышал он его голос только в записях, но, несмотря на это, преклонялся перед всепокоряющим талантом этого человека.

Михайлов не старался подражать великому певцу, но учился у него обоснованности музыкальной фразы, прислушиваясь к филировке звука, фиксировал каждое дыхание.

Взбудораженного горестным сообщением Максима Дормидонтовича потянуло к реке. Шаляпин любил Волгу, и именно здесь, на ее берегу, хотелось посидеть в этот час с думами о нем… Спустился к пристани, прошел вдоль берега. Увидав у самой воды опрокинутую лодку, присел на нее.

Река затянута туманом, будто насупилась она, пригорюнилась, узнав о смерти русского богатыря. Неторопливые волны бились о берег, на другом берегу синел лес. Туман стушевал вершины деревьев, и от этого кромка леса выглядела подстриженной, ровной, как щетка.

Натужно прогудел маленький буксирный пароход, тащивший за собой огромный плот. Когда гудок смолк, послышалась песня «Меж крутых бережков»… Пел ее хороший крепкий голос.

«Может быть, там, на плоту, кто-то тоже печалится о Шаляпине?..»

Впервые о знаменитом певце Максим услышал от Ивана Куприяновича.

— Но как же все-таки поет этот Шаляпин? — допытывался он у своего благодетеля. — Больно громко что ли?

— Да разве в этом дело? — сердился Иван Куприянович.

— Ну, а в чем же тогда?

Нужных слов Иван Куприянович, видимо, сразу найти не мог, и восхищение Шаляпиным вылилось у него в одну фразу:

— Поет, как богатырь, одни только русские так петь могут!

Позже Максиму много говорил о Шаляпине Феликс Антонович. Увлекаясь, напевал отдельные фразы из опер или романсов, и Максим музыкальным чутьем угадывал то главное, чего нельзя было объяснить словами.

Голос у Феликса Антоновича был глухой, не тембристый, но когда он копировал Шаляпина, заострял внимание на какой-либо фразе, у Максима по спине бегали мурашки. Постепенно познавая шаляпинскую фразу, ее тончайшие нюансы, Максим Дормидонтович все глубже проникал в великую тайну гениального мастерства Федора Ивановича. Не раз приходило в голову: «Вот бы спеть ему, узнать его мнение, выслушать замечания…» И вдруг возвратившаяся из Парижа Екатерина Павловна Пешкова рассказала, что Федор Иванович Шаляпин знает его и даже высказал о нем свое мнение: «В Большом театре есть бас Михайлов — какой прекрасный голос!..» Оказывается, Федор Иванович каждый день слушал по радио Москву. Тосковал по Родине и радовался расцвету ее искусства.