Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Михайлов увлекся своими мыслями и не заметил, как на край лодки присел старичок, откровенно и внимательно разглядывавший его.

— А ведь откедова-то я тебя знаю! — проговорил он.

— Все может быть, — машинально ответил ему артист и вдруг, неожиданно для самого себя, с тоской сказал:

— Шаляпин умер!

— Царствие ему небесное, — перекрестился старик, снимая шапку. — Знавал я его.

Михайлов внимательно посмотрел на незнакомца: невысокий, с серым лицом, изборожденным множеством морщин, с расчесанной надвое бородкой… Привлекают внимание светлые и мечтательные глаза. Старик тем временем неторопливо вынул из кармана маленькую трубочку и, не подсыпав в нее табаку, чиркнул спичкой. Трубка задымила. Сделав две затяжки, он потушил ее большим пальцем и сунул обратно в карман. Откашлявшись, заговорил:

— В царское время бурлачил я на Волге… От Казани до Кинешмы ходил. Был хоть не велик ростом, но силен, а еще сильнее был у меня голос… Бас, — доверительно поведал старик. — Пел все, что в ухо влезало. Уважали меня за пение по всем пристаням, отсюда часто и чарочки подносили… Только это все не то, я хочу о другом рассказать. Произошел у меня в Казани чудной случай. Давно это было… Помню, шабашили мы, ну, и пристали ко мне товарищи: «Спой да спой!» Ну, что же, отчего людей не уважить, а тут пароход «Тургенев» как раз подвалил. Сошел с него барин, видный такой, высокий. Остановился и тоже слушает, а когда кончил я петь, подошел и говорит: «Да у тебя, мил человек, золотая глотка — редкий голос! Ноты знаешь?» Говорю: «Не знаю». А он мне: «Учиться надо!» Спросил, сколько мне лет. Возраст одобрил, потом назвался: «Шаляпин я». Велел в театр приходить. О билете, говорит, не заботься, а когда оперу прослушаешь, ко мне загляни, — хошь, за кулисы, хошь, в номер «Казанского подворья», — там и поговорим.

Еле дождался я этого дня, оделся почище, пошел. Иду и думаю: «Зря все это, разве такой великий артист будет помнить о каком-то бурлаке!» А что он действительно великий, я уже вызнал. Еле пробился к театру. И откуда набрался смелости, потребовал, чтобы Шаляпину обо мне доложили, дескать, с пристани пришел, которого он приглашал. Посмеялись, а все-таки пошли сказать обо мне. Обратно билетик вынесли в самый первый ряд.

Весь спектакль я, словно каменный, просидел: зачаровал Шаляпин. И сердце, и душу — все у меня отнял. Как из театра после окончания оперы вышел, не помню. В голове гудит, а в ушах сатанинский хохот все еще слышится…

И понял я тут, что мало выучить ноты. Чтобы стать настоящим артистом, надо пройти целую науку, а когда же мне этим заниматься, когда за спиной восемь сирот, оставленных на моей совести отцом с матерью. Выходило, что не о чем мне и говорить с Шаляпиным. — Старик покрутил шеей, повел плечами, будто сбрасывая какие-то путы. — А ведь фа нижнее брал я так же просто, как гриб на ложку. Эту ноту, мил человек, брюхом берут, а я одним воздухом вытягивал.

Дед вынул трубочку, не закуривая, машинально пососал ее и опять сунул в карман.

Наступившую долгую паузу прервал Михайлов:

— А что же дальше было?

— Ноты я все-таки выучил, а голос вскоре пропал у меня от хворости, но слава обо мне долго гуляла по пристаням.

Туман рассеялся, заморосил мелкий холодный дождь.

— Еще у нас в Казани, — опять заговорил старик, — был диакон Михайлов. Вот у него тоже голос… Артистом стал, в Большом театре поет! Оно, конечно, не в том главное, что он, вместо «Господи, помилуй», поет теперь «Любви все возрасты покорны», а в том, что вроде, как бы сказать, к примеру, поезд он на полном ходу в другую сторону повернул: ведь не легкое это дело, какой в душе перелом пережить надо!.. Ты что, с элеватора соседнего, что ли? — неожиданно переменил он разговор.

— С элеватора. А ты, дедушка, работаешь еще?

— На причале, сторожем. Хаять нечего, хорошо живу, радиоприемник имею, Большой театр слушаю, хор Пятницкого…

Старик поднялся. С силой метнулся ветер, зарябил воду.

— Пойду, как бы лодки с причала не сорвало.

— Спасибо, дедушка, за разговор.

Старик с удивлением задержал свой взгляд на лице нового знакомого, потом, как бы отгоняя докучливую мысль, торопливо закончил:

— Ну, конечно, на элеваторе я тебя встречал!

В Кольцовке Михайлов выступил перед земляками-колхозниками. С большим удовольствием и вниманием слушал колхозных певцов. Все время в ушах звучал грустный рассказ причальского сторожа о том, как ему, одаренному природой, не удалось стать певцом. «Конечно, это было в старое время. Теперь же совсем другое. Но выявить голос, помочь вовремя советом, подсказать необходимый шаг — в этом должны помочь молодежи мы, именно мы!»

С того вечера, когда бы Михайлов ни пел с молодежью, заставляя подбирать себе втору, он внимательно прислушивался к каждому голосу. Прослушав же всех колхозных певцов, он долго и подробно говорил о каждом из них с председателем колхоза Сергеем Ксенофонтовичем Коротковым. Особо выдающихся настоятельно советовал учить пению.

— Не беспокойся, Максим, — отвечал председатель. — Мы от тебя ни одного хорошего голоса не утаим и учить будем, коли кто того заслуживает.

И не преминул, к слову, напомнить Михайлову, как тот похитил у колхоза лучшего тракториста, у которого обнаружился драматический тенор. Теперь этот парень в консерватории учится. Отпустили. Не сразу, правда, а как подготовили замену. Талант теперь никто не сомнет, никто не пройдет равнодушно мимо.

Как-то артист весь вечер просидел на репетиции драматического кружка. Колхозники готовили к постановке «Отелло». Исполнителем главной роли и режиссером был электрик молочной фермы Василий. Дездемону играла доярка Надя. С ее отцом Иваном Максим когда-то бегал за грибами, а потом они сбывали их на рынке — корзину за пятиалтынный. А теперь вот дочь Ивана проникновенно произносит слова шекспировской трагедии:

— «Платка я не дала, — за ним пошлите, пусть правду скажет!..»

А как играет! Сколько в голосе безысходной тоски и отчаяния от того, что Отелло не верит ей! «Настоящая артистка!» — отмечает Михайлов.

Максиму Дормидонтовичу невольно вспоминается, как днем он заходил на ферму и услышал разговор вот этих же героев — Нади и Василия.

— Ты что же электросвет у Рагнеды не исправил, сколько тебе об этом говорить? — наступала на парня девушка.

Голос ее звучал гневно.

— Это же мелочь, — оправдывался Василий. — Не успел, понимаешь, не успел, сегодня сделаю обязательно!

Надя, услыхав слово «мелочь», вскипела еще больше:

— Мелочь! — передразнила она. — Это такая же мелочь, как, к примеру, на спектакле, вместо слов «Платка я не дала», скажу: «Платка нет у меня». Это, по-твоему, тоже мелочь?!

— Но это же Шекспир! — выразительно глянул на Надю Василий.