Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек - английский и русский параллельные тексты

The slim shapely frame, the elegant suit of new mourning, the small head and regular features, the pretty little moustache, the frank clear eyes, the wholesome bloom and the youthful complexion, the well brushed glossy hair, not curly, but of fine texture and good dark color, the arch of good nature in the eyebrows, the erect forehead and neatly pointed chin, all announce the man who will love and suffer later on. Стройная, элегантная фигура в трауре, как видно, недавно надетом; маленькая голова и правильные черты лица, приятные небольшие усики, открытый ясный взгляд, здоровый румянец на юношески свежем лице; тщательно причесанные волосы красивого темно-каштанового оттенка, не кудрявые, но шелковистые и блестящие, нежный изгиб бровей, высокий лоб и слегка заостренный подбородок - все в нем обличает человека, которому предназначено любить и страдать. And that he will not do so without sympathy is guaranteed by an engaging sincerity and eager modest serviceableness which stamp him as a man of amiable nature. А что при этом он не будет испытывать недостатка в сочувствии, тому порукой его подкупающая искренность и стремительная, но не назойливая услужливость - знак природной доброты. The moment he appears, Ramsden's face expands into fatherly liking and welcome, an expression which drops into one of decorous grief as the young man approaches him with sorrow in his face as well as in his black clothes. При его появлении лицо Рэмсдена расцветает приветливой, отечески-ласковой улыбкой, которую, однако, тут же сменяет приличествующая случаю скорбная мина, так как на лице у молодого человека написана печаль, вполне гармонирующая с черным цветом его костюма. Ramsden seems to know the nature of the bereavement. Рэмсдену, по-видимому, известна причина этой печали. As the visitor advances silently to the writing table, the old man rises and shakes his hand across it without a word: a long, affectionate shake which tells the story of a recent sorrow common to both. Когда гость молча подходит к столу, старик встает и через стол пожимает ему руку, не произнося ни слова: долгое сердечное рукопожатие, которое повествует о недавней утрате, одинаково тяжко для обоих.

RAMSDEN. [concluding the handshake and cheering up] Well, well, Octavius, it's the common lot.	Рэмсден (покончив с рукопожатием и приободрившись). Ну, ну, Октавиус, такова общая участь.
We must all face it someday.	Всех нас рано или поздно ожидает то же.
Sit down.	Садитесь.
Octavius takes the visitor's chair.	Октавиус садится в кресло для посетителей.
Ramsden replaces himself in his own.	Рэмсден снова опускается в свое.
OCTAVIUS.	Октавиус.
Yes: we must face it, Mr Ramsden.	Да, всех нас это ожидает, мистер Рэмсден.
But I owed him a great deal.	Но я стольким был ему обязан.
He did everything for me that my father could have done if he had lived.	Родной отец, будь он жив, не сделал бы для меня больше.
RAMSDEN.	Рэмсден.
He had no son of his own, you see.	У него ведь никогда не было сына.
OCTAVIUS.	Октавиус.
But he had daughters; and yet he was as good to my sister as to me.	Но у него были дочери; и тем не менее он относился к моей сестре не хуже, чем ко мне.
And his death was so sudden!	И такая неожиданная смерть!
I always intended to thank him-to let him know that I had not taken all his care of me as a matter of course, as any boy takes his father's care.	Мне все хотелось выразить ему свою признательность, чтобы он не думал, что я все его заботы принимаю как должное, как сын принимает заботы отца.
But I waited for an opportunity and now he is dead-dropped without a moment's warning. He will never know what I felt. [He takes out his handkerchief and cries unaffectedly].	Но я ждал подходящего случая; а теперь вот он умер - в один миг его не стало, и он никогда не узнает о моих чувствах. (Достает платок и непритворно плачет.)
RAMSDEN.	Рэмсден.
How do we know that, Octavius?	Как знать, Октавиус.
He may know it: we cannot tell.	Быть может, он все отлично знает; нам об этом ничего не известно.
Come!	Ну полно!
Don't grieve. [Octavius masters himself and puts up his handkerchief].	Успокойтесь. Октавиус, овладев собой, прячет платок в карман.
That's right.	Вот так.
Now let me tell you something to console you.	А теперь я хочу рассказать вам кое-что в утешение.
The last time I saw him-it was in this very room-he said to me:	При последнем нашем свидании - здесь, в этой самой комнате, - он сказал мне:
"Tavy is a generous lad and the soul of honor; and when I see how little consideration other men get from their sons, I realize how much better than a son he's been to me."	"Тави славный мальчик, у него благородная душа. Когда я вижу, как мало уважения оказывают иные сыновья своим отцам, я чувствую, что он для меня лучше родного сына".

There!	Вот видите!
Doesn't that do you good?	Теперь вам легче?
OCTAVIUS.	Октавиус.
Mr Ramsden: he used to say to me that he had met only one man in the world who was the soul of honor, and that was Roebuck Ramsden.	Мистер Рэмсден! Я часто слыхал от него, что за всю свою жизнь он знал только одного человека с истинно благородной душой - Роубэка Рэмсдена.
RAMSDEN.	Рэмсден.
Oh, that was his partiality: we were very old friends, you know.	Ну, тут он был пристрастен: ведь наша с ним дружба длилась много лет.
But there was something else he used to say about you.	Но он мне еще кое-что о вас говорил.
I wonder whether I ought to tell you or not!	Не знаю, рассказывать ли вам.
OCTAVIUS.	Октавиус.
You know best.	Судите сами.
RAMSDEN.	Рэмсден.
It was something about his daughter.	Это касается его дочери.
OCTAVIUS. [eagerly] About Ann!	Октавиус (порывисто). Энн!
Oh, do tell me that, Mr Ramsden.	О, расскажите, мистер Рэмсден, расскажите!
RAMSDEN.	Рэмсден.
Well, he said he was glad, after all, you were not his son, because he thought that someday Annie and you-[Octavius blushes vividly].	Он говорил, что в сущности даже лучше, что вы не его сын; потому что, быть может, когда-нибудь вы с Энни... Октавиус густо краснеет.
Well, perhaps I shouldn't have told you.	Пожалуй, напрасно я вам рассказал.
But he was in earnest.	Но он всерьез задумывался об этом.
OCTAVIUS.	Октавиус.
Oh, if only I thought I had a chance!	Ах, если б я только смел надеяться!
You know, Mr Ramsden, I don't care about money or about what people call position; and I can't bring myself to take an interest in the business of struggling for them.	Вы знаете, мистер Рэмсден, я не стремлюсь ни к богатству, ни к так называемому положению, и борьба за это меня нисколько не увлекает.
Well, Ann has a most exquisite nature; but she is so accustomed to be in the thick of that sort of thing that she thinks a man's character incomplete if he is not ambitious.	Но Энн, видите ли, при всей утонченности своей натуры так свыклась с подобными стремлениями, что мужчина, лишенный честолюбия, ей кажется неполноценным.
She knows that if she married me she would have to reason herself out of being ashamed of me for not being a big success of some kind.	Если она станет моей женой, ей придется убеждать себя не стыдиться того, что я ни в чем особенно не преуспел; и она это знает.
RAMSDEN. [Getting up and planting himself with his back to the fireplace] Nonsense, my boy, nonsense!	Рэмсден (встав, подходит к камину и поворачивается спиной к огню). Глупости, мой мальчик, глупости!
You're too modest.	Вы слишком скромны.

What does she know about the real value of men at her age? [More seriously] Besides, she's a wonderfully dutiful girl.	Что в ее годы можно знать об истинных достоинствах мужчины? (Более серьезным тоном.) И потом она на редкость почтительная дочь.
Her father's wish would be sacred to her.	Воля отца будет И для нее священна.
Do you know that since she grew up to years of discretion, I don't believe she has ever once given her own wish as a reason for doing anything or not doing it.	С тех пор как она вышла из детского возраста, не было, кажется, случая, чтобы она, собираясь или же отказываясь что-нибудь сделать, сослалась на собственное желание.
It's always "Father wishes me to," or "Mother wouldn't like it."	Только и слышишь, что "папа так хочет" или "мама будет недовольна".
It's really almost a fault in her.	Это уж даже не достоинство, а скорей недостаток.
I have often told her she must learn to think for herself.	Я не раз говорил ей, что пора научиться самой отвечать за свои поступки.
OCTAVIUS. [shaking his head] I couldn't ask her to marry me because her father wished it, Mr Ramsden.	Октавиус (качая головой). Мистер Рэмсден, я не могу просить ее стать моей женой только потому, что этого хотел ее отец.
RAMSDEN.	Рэмсден.
Well, perhaps not.	Гм! Пожалуй, вы правы.
No: of course not.	Да, в самом деле вы правы.
I see that. No: you certainly couldn't.	Согласен, так не годится.
But when you win her on your own merits, it will be a great happiness to her to fulfil her father's desire as well as her own.	Но если вам удастся расположить ее к себе, для нее будет счастьем, следуя собственному желанию, в то же время исполнить желание отца.
Eh? Come! you'll ask her, won't you?	Нет, правда, сделайте вы ей предложение, а?
OCTAVIUS. [with sad gaiety] At all events I promise you I shall never ask anyone else.	Октавиус (невесело улыбаясь). Во всяком случае я вам обещаю, что никогда не сделаю предложения другой женщине.
RAMSDEN.	Рэмсден.
Oh, you shan't need to.	А вам и не придется.
She'll accept you, my boy-although [here he suddenly becomes very serious indeed] you have one great drawback.	Она согласится, мой мальчик! Хотя (со всей подобающей случаю важностью) у вас есть один существенный недостаток.
OCTAVIUS. [anxiously] What drawback is that, Mr Ramsden?	Октавиус (тревожно). Какой недостаток, мистер Рэмсден?
I should rather say which of my many drawbacks?	Вернее - который из моих многочисленных недостатков?
RAMSDEN.	Рэмсден.
I'll tell you, Octavius. [He takes from the table a book bound in red cloth]. I have in my hand a copy of the most infamous, the most scandalous, the most mischievous, the most blackguardly book that ever escaped burning at the hands of the common hangman.	Я вам это скажу, Октавиус. (Берет со стола книгу в красном переплете.) То, что я сейчас держу в руках, - самая гнусная, самая позорная, самая злонамеренная, самая непристойная книга, какой когда-либо удавалось избежать публичного сожжения на костре.

Читать дальше