Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты
Тут можно читать онлайн Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - бесплатно
полную версию книги (целиком) без сокращений.
Жанр: Классическая проза.
Здесь Вы можете читать полную версию (весь текст)
онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть),
предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2,
найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации.
Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.
- Название:Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Уильям Фолкнер - Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты краткое содержание
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Уильям Фолкнер, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru
Подобно другим представителям "потерянного поколения", вступив в литературу после Первой мировой войны, Фолкнер (лауреат Нобелевской премии 1949 г.) заявил о себе как писатель своеобразного стиля, отмеченного историзмом, тягой к символике и повествованию в нескольких временных пластах, эмоциональностью и необычайно высокой риторикой.
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно, автор Уильям Фолкнер
Тёмная тема
↓
↑
Сбросить
Интервал:
↓
↑
Закладка:
Сделать
Все это, вероятно, напоминало сцену в саду этого ирландского поэта, Уайльда - вечер, темные можжевельники в низких лучах заходящего солнца - даже освещение точь-в-точь такое, как нужно, и могилы, три мраморных надгробья (твой дедушка ссудил Джудит деньгами для покупки третьего камня под сумму, которую даст продажа лавки), выглядели так, словно их почистили, отполировали и расставили по местам рабочие сцены, которые с наступлением темноты возвратятся, поднимут этот пустотелый, хрупкий, невесомый реквизит и унесут его обратно на склад, где он будет лежать, покуда не понадобится снова; это пышное зрелище, этот спектакль - на сцену выходит женщина с лицом магнолии, теперь чуть-чуть располневшая, женщина, созданная тьмою и для тьмы, одетая по рисунку, который мог бы создать Бердслей, в ниспадающем мягкими складками одеянье, долженствующем не столько внушить мысль о тяжкой утрате и вдовстве, сколько символизировать роковую страсть и неутолимые вожделения ненасытной плоти; она идет под кружевным зонтиком в сопровождении огромной бойкой негритянки, которая несет шелковую подушку и ведет за руку мальчика, какого Бердслей мог бы не только одеть, но и нарисовать: тоненький, хрупкий ребенок с
гладким, лишенным признаков пола лицом цвета слоновой кости; когда его мать отдала негритянке зонтик, взяла подушку, преклонила колени у могилы, оправила свои юбки и залилась слезами, мальчик, вцепившись в фартук негритянки, молча стоял рядом и щурился: родившись и прожив всю жизнь в некоей шелковой темнице, освещенной вечно затененными свечами, дыша вместо воздуха молочно-белым, физически осязаемым сияньем, что излучала его мать, он почти никогда не видел солнечного света, не бывал на воле, не видел трав, деревьев и земли; а позади шла еще одна женщина, Джудит (она никого не потеряла и потому не нуждалась в трауре подумал Квентин Да, мне пришлось слушать слишком долго сказал он про себя); она остановилась под можжевельниками в своем бесформенном выцветшем ситцевом платье и в такой же шляпке
- спокойное лицо, руки, умевшие пахать, рубить дрова, ткать одежду и стряпать, сложены на груди
- и стояла в позе равнодушной служительницы музея, стояла и ждала, наверное, даже не глядя.
| Then the Negress came and handed the octoroon a crystal bottle to smell and helped her to rise and took up the silk cushion and gave the octoroon the parasol and they returned to the house, the little boy still holding to the Negress' apron, the Negress supporting the woman with one arm and Judith following with that face like a mask or like marble, back to the house, across the tall scaling portico and into the house where Clytie was cooking the eggs and the corn bread on which she and Judith lived. | Потом негритянка подошла к окторонке, протянула ей хрустальный флакончик с нюхательной солью, помогла ей встать, подняла с земли шелковую подушку, вручила окторонке зонтик, и все двинулись обратно - мальчик все еще цеплялся за фартук негритянки, негритянка поддерживала под руку женщину, а Джудит с лицом, напоминавшим мрамор или маску, замыкала шествие; они миновали высокий облупившийся портик и вошли в дом, где Клити варила яйца и пекла кукурузные лепешки, которыми они с Джудит кормились. |
| 'She stayed a week. | Она прожила у них неделю. |
| She passed the rest of that week in the one remaining room in the house whose bed had linen sheets, passed it in bed, in the new lace and silk and satin negligees subdued to the mauve and lilac of mourning-that room airless and shuttered, impregnated behind the sagging closed blinds with the heavy fainting odor of her flesh, her days, her hours, her garments, of eau-de-cologne from the cloth upon her temples, of the crystal phial which the Negress alternated with the fan as she sat beside the bed between trips to the door to receive the trays which Clytie carried up the stairs Clytie, who did that fetching and carrying as Judith made her, who must have perceived whether Judith told her or not that it was another Negro whom she served, yet who served the Negress just as she would quit the kitchen from time to time and search the rooms downstairs until she found that little strange lonely boy sitting quietly on a straight hard chair in the dim and shadowy library or parlor, with his four names and his sixteenth-part black blood and his expensive esoteric Fauntleroy clothing who regarded with an aghast fatalistic terror the grim coffee-colored woman who would come on bare feet to the door and look in at him, who gave him not teacakes but the coarsest cornbread spread with as coarse molasses (this surreptitiously, not that the mother or the duenna might object, but because the household did not have food for eating between meals), gave it to him, thrust it at him with restrained savageness, and who found him one afternoon playing with a Negro boy about his own size in the road outside the gates and cursed the Negro child out of sight with level and deadly violence and sent him, the other, back to the house in a voice from which the very absence of vituperation or rage made it seem just that much more deadly and cold. | Остаток недели она провела в единственной комнате, где еще оставалась кровать с полотняными простынями, провела его лежа в постели, в новых кружевных, шелковых и атласных пеньюарах мягких розовато-лиловых и сиреневых тонов, приличествующих трауру, в душной закупоренной комнате с закрытыми провисавшими ставнями, пропитанной тяжелым неуловимым запахом ее тела, ее одежды, смоченного одеколоном платочка на лбу и хрустального флакончика; негритянка, сидя у постели, то давала ей нюхать этот флакончик, то обмахивала ее веером, в промежутках подходя к дверям, чтобы принять из рук Клити подносы, которые та приносила из кухни по приказу Джудит; Клити таскала их по лестнице вверх и вниз, хотя наверняка догадалась, даже если Джудит ей и не сказала, что та, кому она прислуживает, тоже негритянка, и тем не менее прислуживала этой негритянке с таким же усердием, с каким, время от времени выходя из кухни, разыскивала по всем комнатам нижнего этажа одинокого чужого мальчика, спокойно сидевшего на прямом жестком стуле в полутемной сумрачной библиотеке или гостиной, мальчика, наделенного четырьмя именами и одной шестнадцатой долей негритянской крови, одетого в .дорогие изысканные наряды, словно маленький лорд Фаунтлерой, - скованный необоримым ужасом, он смотрел на светло-коричневую женщину, которая подходила босиком к двери, вперяла в него угрюмый взор и приносила ему не печенье, а самые что ни на есть грубые кукурузные лепешки, намазанные столь же грубой патокой (да и те тайком - не потому, что мать или дуэнья возражали, нет, просто еды в доме хватало лишь на завтрак, обед и ужин); она давала ему эти лепешки, с трудом сдерживая ярость, совала их ему в руки, а однажды, застигнув его на дороге за воротами, где он играл с негритенком примерно одного с ним роста, она, не повышая голоса, жестоко изругала негритенка, а ему приказала вернуться в дом таким тоном, который казался еще холодней и страшнее оттого, что в нем не было ни тени злости или гнева. |
| 'Yes, Clytie, who stood impassive beside the wagon on that last day, following the second ceremonial to the grave with the silk cushion and the parasol and the smelling-bottle, when mother and child and duenna departed for New Orleans. | Да, Клити, которая безучастно стояла возле фургона в тот последний день, когда, торжественно посетив во второй раз могилу с шелковой подушкой, зонтиком и нюхательной солью, мать, ребенок и дуэнья отбыли в Новый Орлеан. |
| And your grandfather never knew if it was Clytie who watched, kept in touch by some means, waited for the day, the moment, to come, the hour when the little boy would be an orphan, and so went herself to fetch him; or if it was Judith who did the waiting and the watching and sent Clytie for him that winter, that December of 1871 -Clytie who had never been further from Sutpen's Hundred than Jefferson in her life, yet who made that journey alone to New Orleans and returned with the child, the boy of twelve now and looking ten, in one of the outgrown Fauntleroy suits but with a new oversize overall jumper coat which Clytie had bought for him (and made him wear, whether against the cold or whether not your grandfather could not say either) over it and what else he owned tied up in a bandanna handkerchief-this child who could speak no English as the woman could speak no French, who had found him, hunted him down, in a French city and brought him away, this child with a face not old but without age, as if he had had no childhood, not in the sense that Miss Rosa Coldfield says she had no childhood, but as if he had not been human born but instead created without agency of man or agony of woman and orphaned by no human being. | И твой дед так никогда и не узнал, сама ли Клити следила, сторожила, каким-то образом держала с кем-то связь в ожидании дня, часа, когда мальчик осиротеет, после чего сама за ним отправилась, или же следила и ждала Джудит, и той зимою, в декабре 1871 года, послала за мальчиком Клити -Клити, которая за всю свою жизнь никогда не уезжала из Сатпеновой Сотни дальше, чем в Джефферсон, и тем не менее одна совершила это путешествие в Новый Орлеан и привезла оттуда мальчика - ему теперь было двенадцать лет, но выглядел он десятилетним; костюмчик маленького лорда Фаунтлероя был ему теперь мал, но поверх него была напялена новая, не по росту огромная парусиновая роба, которую ему купила Клити (и заставила его эту робу носить -от холода или просто так, дедушка тоже сказать затруднялся), а узелок с его пожитками был завернут в пестрый носовой платок - этот мальчик, который не знал ни слова по-английски, так же как женщина, которая нашла, выследила его во французском городе и увезла оттуда, не знала ни слова по-французски; этот мальчик с лицом не то чтобы старообразным, а просто лишенным возраста, словно у него не было детства, но не в том смысле, как, по ее же собственным словам, не было детства у мисс Розы Колдфилд, а словно он родился не как все люди, а появился на свет без участия мужчины, без родовых мук женщины и стал сиротою, хотя не лишился ни отца, ни матери. |
| Your grandfather said you did not wonder what had become of the mother, you did not even care: death or elopement or marriage: she would not grow from one metamorphosis dissolution or adultery-to the next carrying along with her all the old accumulated rubbish-years which we call memory, the recognizable I, but changing from phase to phase as the butterfly changes once the cocoon is cleared, carrying nothing of what was into what is, leaving nothing of what is behind but eliding complete and intact and unresisting into the next avatar as the overblown rose or magnolia elides from one rich June to the next, leaving no bones, no substance, no dust of whatever dead pristine soulless rich surrender anywhere between sun and earth. | По словам твоего дедушки, никто не спрашивал, даже не задумывался о том, что сталось с его матерью: умерла ли она, сбежала ли с любовником или вышла замуж; она не переходила из одного состояния - прелюбодеяния или смерти- в другое, унося с собой копившийся годами мусор, который мы называем памятью, и свое неповторимое Я, а изменялась постепенно, от фазы к фазе, как меняется бабочка, сбросив кокон- она не переносит ничего, что было, в то, что есть, не оставляет позади ничего сущего, а целиком, нетронутая и покорная, принимает свое следующее обличье и, подобно тому, как распустившаяся роза или магнолия одного роскошного июня увядает и возрождается в другом, не оставляет нигде между землей и солнцем ни костей, ни чего-либо вещественного, ни малейшей частички праха от былых поражений, от их бездушной роскоши. |
| The boy had been produced complete and subject to no microbe in that cloyed and scented maze of shuttered silk as if he were the delicate and perverse spiritsymbol, immortal page of the ancient immortal Lilith, entering the actual world not at the age of one second but of twelve years, the delicate garments of his pagehood already half concealed beneath that harsh and shapeless denim cut to an iron pattern and sold by the millions-that burlesque uniform and regalia of the tragic burlesque of the sons of Ham-a slight silent child who could not even speak English, picked suddenly up out of whatever debacle the only life he knew had disintegrated into, by a creature whom he had seen once and learned to dread and fear yet could not flee, held helpless and passive in a state which must have been some incredible compound of horror and trust, since although he could not even talk to her (they made, they must have made, that week's journey by steamboat among the cotton bales on the freight deck, eating and sleeping with Negroes, where he could not even tell his companion when he was hungry or when he had to relieve himself) and so could have only suspected, surmised, where she was taking him, could have known nothing certainly except that all he had ever been familiar with was vanishing about him like smoke. | Мальчик появился в этом перенасыщенном ароматами, закупоренном шелковом лабиринте готовым и законченным, не подверженным воздействию никаких микробов, словно изящный порочный дух-символ, словно бессмертный паж бессмертной праматери Лилит; он явился в этот мир в возрасте не одной секунды, а двенадцати лет, когда изысканный наряд пажа был уже наполовину спрятан под бесформенной дерюгой, какие шьют по железному шаблону и продают миллионами штук, - под этой бурлескной униформой и в регалиях трагического бурлеска сынов Хама; его, этого молчаливого хрупкого ребенка, который не умел даже говорить по-английски, неожиданно подобрала среди развалин единственно знакомой ему жизни, рухнувшей в какой-то неведомой катастрофе, женщина, которую он однажды видел и с тех пор смертельно боялся, но от которой не мог убежать, подобрала и держала, беспомощного и бессильного, в состоянии, очевидно, представлявшем собою некую невероятную смесь ужаса и доверия - ведь он даже не мог с ней разговаривать (они провели, должны были провести целую неделю на нижней палубе парохода среди тюков хлопка, где ели и спали с неграми, и он даже не мог сказать своей спутнице, что он голоден или хочет в уборную), и потому мог только подозревать, догадываться, куда она его везет, мог знать наверное только то, что вся знакомая ему прежде жизнь исчезла, улетучилась, рассеялась как дым. |
| Yet he made no resistance, returning quietly and docilely to that decaying house which he had seen one time, where the fierce brooding woman who had come and got him lived with the calm white one who was not even fierce, who was not anything except calm, who to him did not even have a name yet, but who was somehow so closely related to him as to be the owner of the one spot on earth where he had ever seen his mother weep. | Однако он не сопротивлялся; он покорно и кротко вернулся в полуразвалившийся дом, который уже когда-то видел, где свирепая угрюмая женщина, которая нашла и привезла его сюда, жила вместе с другой, спокойной белой женщиной, даже не свирепой, а лишь спокойной и больше никакой, которая для него еще даже не имела имени, но почему-то была связана с ним так тесно, что именно ей принадлежало то единственное место на земле, где он в первый и последний раз в жизни видел, как плакала его мать. |
He crossed that strange threshold, that irrevocable demarcation, not led, not dragged, but driven and herded by that stern implacable presence, into that gaunt and barren household where his very silken remaining clothes, his delicate shirt and stockings and shoes which still remained to remind him of what he had once been, vanished, fled from arms and body and legs as if they had been woven of chimeras or of smoke. -Yes, sleeping in the trundle bed beside Judith's, beside that of the woman who looked upon him and treated him with a cold unbending detached gentleness more discouraging than the fierce ruthless constant guardianship of the Negress who, with a sort of invincible spurious humility slept on a pallet on the floor, the child lying there between them unasleep in some hiatus of passive and hopeless despair aware of this, aware of the woman on the bed whose every look and action toward him, whose every touch of the capable hands seemed at the moment of touching his body to lose all warmth and become imbued with cold implacable antipathy, and the woman on the pallet upon whom he had already come to look as might some delicate talonless and fangless wild beast crouched in its cage in some hopeless and desperate similitude of ferocity look upon the human creature who feeds it (and your grandfather said,
Читать дальшеТёмная тема
↓
↑
Сбросить
Интервал:
↓
↑
Закладка:
Сделать
Похожие книги на "Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты", Уильям Фолкнер
Книги похожие на "Авессалом, Авессалом! английский и русский параллельные тексты" читать онлайн бесплатно полные версии.
