Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том седьмой

– Но заведение давнее, – Гольдберг взял им виски, – сюда заглядывал мой отец, – парни и девчонки за соседним столиком обсуждали недавний импичмент Никсона.

– Все остается неизменным, – усмехнулся Гольдберг, – до первой войны здесь говорили о кайзере Вильгельме и французском правительстве, – зазвенели стаканы, он добавил:

– Я понимаю твои чувства. Я сам, – он помолчал, – избегаю этого района. Наш бывший дом перестроили, но моя школа стоит на месте и синагога никуда не делась…

Закончив разговор с медсестрой, Анна заглянула в пустынную столовую пансиона. Дверь на кухню закрыли, однако до нее донеслись звуки радио. На стол успели выставить стальную урну.

– Скоро все проснутся, – Анна повертела сумку, – он тоже может проснуться, хотя он шутил, что отсыпается за годы войны, – в Карпатских горах Гольдберг вылезал из берлоги, как смеялась покойная доктор Горовиц, только к полудню. Анна помнила его веселый голос:

– Господа дежурные по кухне, – в отряде говорили на идиш и польском, однако Монах предпочитал родной французский, – накормите опоздавшего к завтраку, – костром они занимались по очереди.

– Он поднялся на ноги после ранения, – Анна налила себе кофе, – шел июнь сорок пятого, в горах бродила всякая шваль, часто случались стычки, – дежурные наливали Гольдбергу миску трофейного немецкого концентрата.

– Или трофейной русской тушенки, – она присела на подоконник с чашкой, – или мы варили рыбный суп, – иногда им удавалось подстрелить оленя. Штерна запрещала детям воровать с крестьянских огородов.

– Ватага Иосифа все равно приносила огурцы и яблоки, – хмыкнула Анна, – это было в Болгарии. В августе мы добрались до Стамбула, а дальше все было проще… – она не знала, что ей делать.

– Подняться наверх, – на табурете лежало его пенсне и военных времен портсигар, – сказать, что все было ошибкой… – Анна была уверена, что Гольдберг тоскует по недавно умершей жене.

– Я подвернулась под руку, – пальцы затряслись, пепел испачкал подол плаща, – меня надо было утешить. На войне люди сходились мимолетно, но те времена прошли. После встречи с Джо я обещала больше не ошибаться, но опять оступилась, – Анна уверяла себя, что ничего не случится.

– Я давно не в том возрасте, – она оставила пустую чашку на столе, – и он не может меня полюбить. Мне скоро пятьдесят, а он совсем не похож на шестидесятилетнего, – Анне стало неловко.

– Надо уходить, но я оставлю записку, – стойка портье пустовала. Отыскав ручку и бумагу, Анна набросала несколько слов. Свернутый лист лег в ячейку с номером «18».

Счастливый номер, – поняла Анна, – по гематрии он означает жизнь. Лиора выздоровеет, но больше мне надеяться не на что. Продолжения не случится, я ему не нужна и никогда не понадоблюсь… – колокольчик на двери пансиона звякнул. Анна попыталась справиться со слезами. Раскрыв зонтик, она побрела к вокзалу Миди.

Замигал зеленый огонек радио, диктор мягко сказал:

– В Брюсселе пять часов вечера. Передаем программу классической музыки. Прослушайте архивную запись. Играет маэстро Генрик Авербах в сопровождении израильского филармонического оркестра, дирижирует Леонард Бернстайн, – Гольдберг узнал музыку.

– Лада всегда слушала этот концерт, – он размял сигарету, – Аннет тоже его любит. И я люблю, пусть я и не разбираюсь в искусстве, – ординаторская пустовала.

– Курить здесь все равно нельзя, – посетовал Эмиль, – ладно, я дождусь Маргариты и Джо, – племянница с мужем ушли на ультразвуковое обследование.

– Потом мы пообедаем, – Гольдберг взглянул на часы, – и навестим Лиору, – в последние два дня он не видел Анну.

– Она меня избегает, – Эмилю не хотелось думать о случившемся в Брюсселе, – и правильно делает. Однако я не стану навязываться, она все ясно сказала, – Гольдберг изорвал на мелкие клочки записку Анны.

– И сжег в пепельнице, – ему стало горько, – я придумал себе что-то, старый дурак. Ей нет пятидесяти лет, зачем я ей нужен… – он все-таки решил покурить, – чтобы вернуть Цилу, я останавливал поезд, но те времена давно прошли, – взглянув на здание педиатрического отделения напротив, Гольдберг заметил какую-то фигуру в окне палаты Лиоры.

– Это Анна, – Эмиль отвел глаза, – она меня не увидит, я на верхнем этаже, – дожди закончились, над Лувеном простиралось ясное небо.

– Теперь они не приедут в Мон-Сен-Мартен на Хануку, – пожалел Гольдберг, – и нам будет неловко сталкиваться в кибуце, – Эмиль не хотел врать себе.

– Можно списать все на усталость и одиночество, – он выбросил сигарету, – но зачем лукавить? Мне нравится Анна, – он вспомнил долговязую темноволосую девушку, – в сорок пятом году, потеряв Розу, я не мог думать о таком, но сейчас могу. Могу и хочу, – он велел себе успокоиться, – ночью она говорила, что была немного влюблена в меня… – он вспомнил тихий голос:

– Все девчонки в отряде были влюблены, – Эмиль понял, что Анна улыбается, – вам, то есть тебе, едва перевалило за тридцать, а мы были подростками, это опасный возраст… – Эмиль поцеловал прядь ее каштановых, подернутых сединой волос.

– Но потом ты встретила Жака… – от нее пахло табаком и сладкими пряностями.

– Роза тоже любила такие духи, – понял Гольдберг, – а Цила с Ладой предпочитали цветы… – Анна помолчала:

– Когда он погиб, я не хотела оставаться одна с Джеки на руках. Михаэль той порой, – она поискала слово, – еще не изменился и он любил меня. Мадам Симона считала, что долго вдоветь незачем… – Гольдберг кивнул:

– После войны все женились очень быстро. Но я надеялся, что Роза жива и ждал ее… – он подумал о могиле Розы на еврейском кладбище в Москве.

– Я не зря отказывал Кепке в праве на любовь, – понял Гольдберг, – такие, как он, не умеют любить. Он считал Розу своей собственностью. Хотя он похоронил ее, как полагается и Меира он похоронил, хотя мог распорядиться сжечь его тело, – Эмиль знал о визите Паука в Америку.

– Он болтался в Нью-Йорке и навестил Ньюпорт, – Гольдберг боролся с непонятным страхом внутри, – я не верю в сентиментальный визит на отцовскую могилу. Он хотел что-то получить, но что… – он понимал, почему думает о Пауке.

– На самом деле я хочу думать об Анне, – тяжело вздохнул Гольдберг, – оставь, все кончено… – они оказались в дешевом пансионе неподалеку от вокзала Миди, когда стрелка часов перевалила за полночь.

– Она собиралась вернуться в Лувен, я вызвался проводить ее на станцию, – хмуро подумал Эмиль, – и получилось, как в студенческие годы, хотя я сорок лет, как не студент, – он не мог обвинить в своем поведении виски.

– Я выпил пару стаканов, – хмыкнул Гольдберг, -это детская доза, и я редко пьянею. Но даже будь я пьян, это не оправдание. Надо держать себя в руках, но той ночью мне не хотелось оставаться одному, – он напомнил себе, что Джон женился на женщине младше его.