Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Будь Альбатрос в стране, я бы придал его вам, товарищ Матвеев, в качестве помощника, однако парень выполняет специальное задание, – Альбатрос торчал во вьетнамских джунглях:

– Брат Маши подвизался в тамошних краях наемником, – хмыкнул Саша, – а теперь он гниет на засекреченной зоне, которую покидают только в гробу, – он предполагал, что парня держат в живых, надеясь сделать из него двойного агента. Саша помнил упрямый очерк лица юноши:

– Вряд ли что-то получится, – он сунул французский паспорт и журналистское удостоверение в брезентовую сумку, – мерзавец не сдастся, как не сдастся Мышь, – ему не хотелось навещать девушку, пребывающую на острове Возрождения:

– Начальство меня туда не отправляет, – напомнил себе Саша, – а сам я о таком просить не буду, я ее не курирую, – у сумасшедших, впрочем, и не было кураторов.

Переход границы обещал стать спокойным. Сашиным паспортом занимался не Фокусник, а другой умелец:

– Фокусника готовят к какой-то особой операции, – вспомнил он, – пора двигаться…

В полдень Сашу ждали в скромном кафе неподалеку от Чек-Пойнт-Чарли. Агент Штази передавал ему пистолет и снайперскую винтовку. Заперев номер, Саша ступил в мягко освещенный лифт гостиницы:

– За Америку я получил орден, – он подмигнул себе, – и досрочное повышение в звании. Дело легкое, через неделю Рабе будет мертв, а тебя ждет еще одна награда, Скорпион, – лифт быстро пошел вниз.

Крупные снежинки падали на зеленый газон лужайки. Дым сигареты вырывался в приоткрытую форточку. Ветерок раскачивал машинописное объявление на стене курилки:

– В субботу вечером в студенческом клубе на Шлахтензее открытая дискуссия о войне во Вьетнаме, с просмотром документального фильма «Батальон Андерсона». Лента получила приз «Оскар». Перед нами выступят деятели искусства и священники, состоится сбор пожертвований в пользу жертв конфликта, – Генриха тоже пригласили в клуб:

– Католик у нас есть, – бесцеремонно сказала напористая девица, поймавшая его в коридоре факультета, – может быть, вы слышали о нем. Он приглашенный лектор на кафедре психологии, отец Себастьян Беневенти…

Генрих вспомнил новый том, виденный в университетском магазине. Он даже полистал книгу доцента Папского Грегорианского университета. Отец Беневенти писал о феминистской теологии католицизма:

– С которой он соглашается, – Генрих присвистнул, – отсюда недалеко до женского священства. Однако он не посмеет высказать такие взгляды, католики слишком консервативны, – Генрих поддерживал рукоположение женщин, однако в Германии такое пока было невозможным:

– Американцы и скандинавы более прогрессивны, – вздохнул Генрих, – но сейчас есть проблемы важнее женского священства, – девице он заметил:

– На дискуссию я приду, однако я не вижу предмета для спора. Ясно, что церковь обязана выступить против кровопролития, – студентка фыркнула:

– Расскажите это священникам всех деноминаций, трусливо молчащим, пока дети и старики во Вьетнаме гибнут под американскими бомбами, – Генрих не собирался упоминать о кузене Аароне:

– Наши леваки скажут, что он получил по заслугам, – он аккуратно потушил сигарету, – пусть он и не поднимал оружие, а только заботился о раненых, – в телефонном разговоре с Лондоном Генрих услышал, что судьба Аарона остается неизвестной:

– Мы не оставим поиски и позаботимся о его девочке, – заметила мать, – а что касается Хаима, то он благополучно прибыл к месту назначения, – привыкнув не спрашивать больше необходимого, Генрих не стал интересоваться подробностями:

– Ясно, что у Хаима тоже проблемы, – хмыкнул пастор, – но по телефону мама ничего не скажет, – мать обещала навестить его весной:

– Волк едет со мной, – бодро добавила она, – дорога в Стокгольм нам хорошо известна. Мы заглянем к тебе, милый, а потом…, – Генрих не отговаривал мать от вояжа в Советский Союз. О его участии в миссии речь не заходила:

– Бесполезно просить, – он подхватил со стола записи, – мама не согласится опять рискнуть моей жизнью, – он каждый день думал о жене и сыне:

– Но Маша может быть мертва, – Генрих шел по коридору к аудитории, – непонятно, где ее искать. И где найти Журавлевых, – он приостановился, – что, если Федю им не отдали? Что, если его сунули в детский дом, как Виллема, если ему поменяли имя? Когда Машу арестовали, ему было два года. Он знал, как его зовут, однако он был совсем малышом…

Генрих потер заколовшее под заштопанным свитером и рубашкой сердце. Он жил скромно, оставшись в своей съемной квартирке рядом со Стеной. В церковь, новое здание рядом с бывшей тюрьмой Плотцензее, Генрих ездил на велосипеде и метро.

Общинный комплекс с детским садом, воскресной школой и молодежным клубом открыли в прошлом году. Генрих обрадовался назначению. Церковь строилась как мемориал жертвам нацизма:

– Но твой отец погиб не в Плотцензее, – сказала ему мать, – а на Принц-Альбрехт-Штрассе. Максимилиан повесил его в подвале гестапо. Все снимали на кинокамеру, чтобы показать пленку Гитлеру, – фильм сохранился в архивах Западной Германии, однако Генрих не хотел его видеть:

– Достаточно того, что я знаю о героизме папы и дедушки, – он заставил себя пойти дальше, – но мама права, пока Максимилиан не понес наказание, их имена нельзя добавлять к мемориалу в Бендлерблоке, – он знал, что его кузен Адольф работает над докторатом в Гейдельберге:

– Он вряд ли появится в Берлине, – предупредила его мать, – но все равно будь настороже. Вы с ним единственные потомки фон Рабе, если не считать Маленького Джона…

Генрих прислушался к шуму студентов в аудитории:

– У Маленького Джона двое детей, а Федя этой осенью должен будет пойти в школу. Я отец, как я могу сидеть здесь, когда мой сын растет сиротой?

Генриху было тяжело возиться с малышами в детском саду или преподавать в воскресной школе, однако он напоминал себе о пастырском долге:

– Мои чувства никого не интересуют, – он нажал на ручку двери, – надо взять себя в руки и делать свое дело, – на его лекции приходили не только студенты с факультета теологии. Генрих считался, как стали выражаться, любимцем прессы. Деньги за статьи и передачи он жертвовал в фонд помощи беженцам с востока Германии или отправлял их в Яд-ва-Шем:

– Чтобы искупить нашу вину, – он не пользовался кафедрой, предпочитая простой стол, – хотя содеянное нацистами не искупить и нашим потомкам…

В сегодняшней лекции речь шла именно об искуплении. Студенты притихли, Генрих кивнул:

– Добрый день. Продолжаем работу с Евангелием от Матфея, – он раскрыл старую Библию:

– Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих, – студенты зашуршали тетрадями, – означает ли это, что есть недостойные искупления?