Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

Жаклин он объяснил, что едет в Гамбург на деловые встречи. Он оставил девушку в черном бикини на террасе дорогого пансиона в Тиммендорфер-Странд:

– Я обернусь за день, – пообещал Микеле, – здесь всего восемьдесят километров, час за рулем, – он взял напрокат спортивный BMW, – на выходных мы съездим в город, пройдемся по большим магазинам, пообедаем с видом на гавань…

Оса вилась над спелыми персиками в серебряной антикварной миске. Жаклин сдвинула на нос темные очки:

– Я буду скучать, милый, – девушка потерлась щекой о его руку, – но здесь отличный бассейн, а море не холоднее Средиземного. И я поработаю над нашими брошюрами…, – Микеле помахал пальцем у себя над головой:

– Не перетруждай себя. Над Европой безоблачное небо, – весело сказал он, – будем надеяться, что погода продержится…, – Жаклин даже на каникулах не расставалась с пишущей машинкой. Микеле не собирался вовлекать будущую жену во что-то опасное:

– Пусть сухопарые немки бросают гранаты, – усмехнулся он, – Жаклин занимается правильным для девушки и полезным для нашей борьбы делом…

Невеста переводила материалы французских леваков, хотя Микеле не очень им доверял:

– В тамошнем движении еврей на еврее, – недовольно подумал юноша, – но у Жаклин нет ни капли жидовской крови, она родилась в Страсбурге…, – девушка почти не помнила отца, офицера, убитого в Индокитае:

– Когда он погиб, я была малышкой, – грустно сказала Жаклин, – а потом умерла мама. Меня воспитывали бабушки, но я отринула буржуазные оковы, попав в Сорбонну…

Жаклин хотела продолжить занятия философией, но в Риме не преподавали левых авторов:

– За таким надо ехать в Милан, – развел руками Микеле, – но я тебя никуда не отпущу, любовь моя…, – они договорились, что Жаклин возьмет на себя, как выразился юноша, агитацию и пропаганду. Оказалось, что ее материалы добрались и до Ирландии:

– Я не любитель чтения, – признался Боров, – но твоя подружка лихо сочиняет, она молодец…

Встречу они назначили в захудалом кафе в глубинах Сан-Паули. Парни в потертых джинсах и застиранных футболках ни у кого не вызвали интереса. Не желая светить в забегаловке костюмом, сшитым в Милане, Микеле переоделся на заправке по дороге в город:

– Ладно, – он взглянул на простые часы, сменившие золотой ролекс, – вы живете неподалеку, а мне еще надо гнать машину к морю…, – Герберт хмыкнул:

– На твоем месте я бы тоже гнал. Значит, следующим летом мы ждем приглашения на свадьбу…, – Боров усмехнулся:

– Мой напарник, Джонатан, кажется, тоже женится или уже женился. Но в его случае никаких торжеств не ожидается, он живет по чужому паспорту…, – послушав акцент Борова, Микеле засомневался в подлинности его ирландского паспорта:

– Он явно не из Европы, – парень бросил в рот жвачку, – но какая разница? Главное, что он хорошо управляется с гранатами и динамитом…

Микеле раздал ребятам увеличенные фотокопии карты центра Гамбурга:

– Здесь отмечен примерный маршрут банковских машин, – сведения о перевозке денег пришли из конторы адвоката Штрайбля, – спасибо Герберту, – Микеле шутливо поклонился, – фирма его отца обслуживает юридические нужды банка-эмитента…, – Боров открыл рот.

Герберт объяснил:

– Банка, откуда инкассаторы забирают наличные и перевозят их в хранилище, – юноша поднял бровь, – но туда они не доберутся…, – Боров поинтересовался:

– О какой сумме идет речь…

Герберт отчеканил: «Три миллиона долларов».

В закрытом отделении психиатрической клиники в университетском госпитале Гамбурга окна, из соображений безопасности, загородили стальными жалюзи. Медсестры поднимали их для проветривания рано утром и поздно вечером, когда больные находились в палатах.

В беленом коридоре отделения стояла влажная жара. Под потолком сверкали затянутые проволокой лампы. Флигель, где размещалось особое отделение, выстроили с размахом прошлого века, с просторными палатами и высокими окнами. До потолка больным было никак не добраться, однако заведующий отделением не хотел неприятностей:

– У нас содержатся опасные больные, – напоминал он персоналу на летучках, – убийцы, пироманы, как Брунс, осужденные на принудительное лечение люди…, – отделение считалось госпиталем для криминальных пациентов и находилось под полицейской охраной.

В кабинетах врачей не завели американской новинки, кондиционеров, однако здесь стояли электрические вентиляторы. Больные в коридор не допускались, доктора могли открывать окна.

Еще с довоенных времен, когда он был молодым ординатором, заведующий любил разбираться с делами не на столе, а устроившись на подоконнике:

– Доктор фон Рабе считал, что такое не красит врача, – он помнил надменный голос покойного коллеги, – однако сейчас новое время…, – заведующий начал медицинскую карьеру в центрах, где умерщвляли неполноценное население, как называли нацисты душевнобольных людей:

– Надо было так сделать и с евреями, – он потер подбородок, – какая-то медсестра в Берлине в начале тридцатых годов взяла на себя миссию очистки города от враждебной арийцам расы. По крайней мере, ее адвокат утверждал именно так, но убивала она не только евреев, что было неразумно с ее стороны…

Заведующий не помнил имени преступницы, но помнил, что ее не казнили:

– Адвокаты ее отстояли, но ее вина была только в том, что она обворовывала жертв. От стариков надо избавляться так же, как от умственно неполноценных. Они только объедают трудоспособное население…

Не попав в армию из-за плоскостопия, заведующий остался тыловым врачом и не работал в лагерях. Программа эвтаназии негласно продолжалась и во время войны, но таких медиков не судили:

– Мы все равно не смогли бы таким образом избавиться от евреев, – вздохнул врач, – лекарства дороги и трудно организовать массовый процесс умерщвления…, – он считал, что коллеги из медицинских частей СС пострадали безвинно:

– Студентам надо учиться, – доктор пожимал плечами, – раньше это были приговоренные к смертной казни, но их на всех не хватало. Все, что делают врачи, делается для блага человечества…

По его мнению, от смерти пациентки Брунс человечество бы нисколько не пострадало. Доктор сам с удовольствием сделал бы ей финальную, как говорили в нацистские времена, инъекцию.

Положив на колени пухлую историю болезни, он дымил сигаретой в распахнутое окно. Университетский парк здесь был пустынным. Студенты не добирались до небольшого озерца, на берегу которого стояла психиатрическая клиника.

Врач рассматривал хмурое лицо Брунс на недавно сделанной фотографии. В прошлом году пациентке исполнился двадцать один год. Полиция и отдел по делам несовершеннолетних несколько месяцев вели оживленную переписку, обсуждая перевод Брунс в другую психиатрическую клинику: