Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

– Хватит ее здесь держать, – доктор неприязненно взглянул в мрачные глаза сумасшедшей, – она взрослая, незачем с ней носиться. Пусть едет в другое место клеить коробочки…

До двадцати одного года Брунс состояла на попечении отдела по делам несовершеннолетних земли Шлезвиг-Гольштейн, где пациентка и совершила преступление:

– Ее передали под опеку Гамбурга, потому что в тех краях нет госпиталей для осужденных преступников, – переписка инстанций занимала добрую половину папки, – а теперь она отправляется в Киль…, – по недавнему решению суда Брунс переводили в обыкновенную психиатрическую больницу:

– Тоже пожизненно, – усмехнулся заведующий, – консилиум может рекомендовать ее выписку, но такого никогда не случится…

Брунс была замкнутой и уклонялась от терапевтических бесед с лечащим врачом. Пациентку часто ловили прячущей таблетки:

– Медсестра от нее не отходит, пока она все не выпьет…, – пироманке выписали впечатляющий набор лекарств, – но, честно говоря, это бесполезно…

Заведующий считал Брунс безнадежной. Девушка проявляла аутоагрессию и отказывалась от пищи. В истории болезни имелось решение суда о необходимости принудительного кормления. Кроме пиромании, Брунс славилась ненавистью к радио и телевизору:

– У нее подростковая шизофрения, то есть теперь взрослая, – хмыкнул врач, – она слышит голоса и у нее галлюцинации…, – девушка настаивала, что пожар, убивший ее семью, начала не она, а неизвестная женщина в черном плаще и маске:

– У нее случилось острое начало психоза, – зевнул заведующий, – женщина ей привиделась, а голос велел ей поджечь ферму, что она и сделала…, – фото истощенной Брунс в сером госпитальном халате напомнили ему снимки заключенных в концлагерях:

– В Аушвице вели очень интересные работы по шизофрении, – пожалел доктор, – но весь тамошний научный материал пропал…

Брунс не знала о переводе, однако заведующий и не собирался ставить пациентку в известность об изменениях в ее будущем:

– Какая ей разница, – машина приходила за Брунс через несколько дней, – она, как обычно, просипит что-то неразборчивое…, – пациентка страдала психогенным мутизмом.

Отоларингологи, осматривавшие ее, утверждали, что с голосовыми связками у девушки все в порядке:

– Она временно потеряла голос, наглотавшись дыма на пожаре, – врач захлопнул папку, – однако физически она оправилась. Ее мутизм только у нее в голове, а голова у нее непоправимо больна…

Легко, словно юноша, соскочив с подоконника, врач сверился с календарем. Через пятнадцать минут он встречал в вестибюле отделения шведскую гостью, госпожу Кампе. Об экскурсии попросил главный врач большого психиатрического госпиталя:

– Разумеется, не преступая судебных ограничений на общение пациентов, – добавил по телефону коллега, – но у вас есть открытые для посещения палаты…, – врач почесал нос:

– Например, Брунс. Поведу госпожу Кампе именно к ней…, – сверившись с часами, он понял, что успеет выпить кофе.

Худые руки лежали на обтянутых больничными чулками острых коленях. Пояса пациенткам не позволяли. Сестра-кастелянша следила за резинками:

– Слишком тугие запрещают, – Магдалена смотрела в беленую стену палаты, – на них кто-то когда-то повесился…

Хлопок болтался вокруг истощенных ног девушки. Повеситься можно было и на чулках, но для этого требовалось остаться одной:

– Здесь все на виду, – на противоположной койке мерно раскачивалась соседка, – за нами всегда наблюдают…, – двери палат днем не закрывались. Ночью больных запирали снаружи. Дежурные полицейские патрулировали коридор, заглядывая в глазки.

За два года, что они провели в одной палате, соседка Магдалены не сказала девушке ни единого слова. Магдалена не хотела думать о том, что привело женщину в охраняемую больницу:

– Она все время качается, – женщина иногда мычала, – а я раздираю себе руки до крови…, – запястья Магдалены покрывала корка болячек, – но нельзя идти на самоубийство, это страшный грех…

После таблеток в голове Магдалены обычно царил туман, однако она помнила уроки священников в соборе и первое причастие:

– Мама сшила белое платье, – девушка дернула горлом, – папа сделал фотографии для альбома, а Иоганн подарил мне заводную модель яхты. После обеда мы побежали на озеро и испытали ее на воде…, – Магдалена напомнила себе, что ее семья мертва:

– Моя мать была нацистской преступницей, мой отец не был моим отцом, я прелюбодействовала со братом, – из-под болячки потекла кровь, – а потом он от меня отвернулся…

Магдалена не могла слушать радио или смотреть маленький черно-белый телевизор отделения, настроенный на единственную западногерманскую программу.

Аппарат не выключался весь вечер. Ходячие больные после трудотерапии собирались в унылом расширении коридора. Телевизор стоял на коврике из полосок разнокалиберной ткани. Магдалена узнавала обрезки истасканного постельного белья и халатов, выдававшихся в отделении. Коврики плели на занятиях по трудотерапии, где большинство больных сидело в лекарственном ступоре:

– Я тоже обычно так сижу, – сегодня голова Магдалены была неожиданно ясной, – но повезло, что пришла новая медсестра…, – девушка пока была невнимательна. В последние два дня Магдалене удавалось спрятать таблетки во рту и незаметно их выплюнуть:

– Поэтому я слышу музыку, – пальцы девушки зашевелились, из горла вырвался клекочущий звук, – это больно, но я еще жива…

Она не заглядывала на пятачок у телевизора, где толпились больные. Немецкий канал передавал выступления известных пианистов и сборные рождественские концерты. Магдалена и сама когда-то пела в таком:

– Но я не могу видеть Генрика, – слезы катились по лицу девушки, – мне достаточно было его услышать…

Пару лет назад один из врачей решил лечить больных в отделении классической музыкой. Магдалена тогда каталась по полу, зажав уши руками, отбиваясь от медсестер и санитарок:

– Не могу, не могу…, – искусанные губы зашевелились, – я не могу сказать его имя…, – не желая проводить недели в палате для буйных больных, в смирительной рубашке, Магдалена решила больше никогда не слушать музыку:

– Иначе я закончу, как она, – девушка бросила взгляд на соседку, – но у меня не будет другого выхода…, – в раскрытой двери застучали каблуки.

Неизвестная Магдалене женщина заглянула в палату, придерживая на плечах халат. Светлые, аккуратно уложенные волосы побила сверкающая седина. Практичный костюм женщины и туфли на низком каблуке напомнили ей о нарядах матери. Магдалена вдохнула сладкий, тоже материнский запах от картонной коробки в руках незнакомки:

– Здесь наши безнадежные случаи, – услышала она голос главного врача, – лечение, к сожалению, не приносит плодов…, – голубые глаза женщины остановились на лице Магдалены: