Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

– Не приносит, – она шагнула в палату, – здравствуйте, – улыбка у нее была ласковая, – что не помешает нам попробовать свежих круассанов…, – женщина присела на кровать рядом с Магдаленой:

– Меня зовут госпожа Кампе, – она коснулась руки девушки, – я очень рада нашей встрече.

Лысоватая голова начальника криминальной полиции Гамбурга лоснилась от пота.

Окно унылого кирпичного здания выходило на Эльбу. Сверкающая под солнцем вода, казалось, дышала жарой. Неподалеку поднимались строительные краны. Складской район девятнадцатого века, Шпайхерштадт, разрушенный налетами союзников, который год подлатывали:

– Фридрих говорит, что за тамошними квартирами будущее, – полицейский кинул взгляд в окно, – но здесь он неправ, кто захочет жить на складе? Он сам точно не захочет. Заняв министерское кресло, он немедленно купит загородную виллу…, – депутат Краузе давно стал любимцем гамбургских газетчиков:

– Парень из подвала, военный сирота, он достиг всего талантом и тяжким трудом, – вздохнул начальник, – но ведь именно так и есть…, – помня, как Краузе отказался защищать Магдалену Брунс, полицейский понимал, что адвокат принял правильное решение:

– Даже если девчонка не врет, и женщина в черном плаще действительно существовала, то, где ее искать…, – он взглянул на невозмутимое лицо женщины в светлом платье.

На седьмом десятке лет госпожа Кампе сохранила недурные ноги. Визитерша красила губы помадой и не носила чулок:

– В Скандинавии вольные нравы, – Вольфганг сложил руки на толстеющем животе, – немки в ее возрасте вяжут и возятся с внуками…, – госпожа Кампе сообщила, что двадцать лет проработала в шведском Красном Кресте. Судя по виду дамы, вязание ее занимало меньше всего:

– Я немка, – Вольфганг удостоверился в этом, заказав архивную справку, – до прихода Гитлера к власти я работала медсестрой в Киле…, – полицейский прервал ее:

– В тридцать пятом году вас осудили на десять лет заключения по криминальной статье…

В справке канцелярским языком указывалось, что госпожа Кампе спекулировала драгоценными металлами на черном рынке. Вольфганг помнил, что полицейский архивариус сидит на своем месте с довоенных времен:

– Союзники не устраивали у нас денацификации, – не предложив сигарету фрау Кампе, он закурил, – хотя все крипо состояло в нацистской партии. Но иначе было нельзя. У людей семьи, они не имели права рисковать увольнением со службы…

Отец Вольфганга, техник на гамбургских верфях, тоже был членом НСДАП. Сам полицейский успел побегать на собрания гитлерюгенда:

– Как и депутат Краузе, – хмыкнул он, – но с трибуны Фридрих разоблачает преступления нацизма и призывает немцев к покаянию перед жертвами. Ему надо создавать себе имя, а такие выступления сейчас в почете…, – ходили разговоры, что в уголовный кодекс внесут статью о запрещении нацистской символики:

– У нас кодекс, словно конституция США, – весело подумал полицейский, – сначала законы были имперскими, потом нацистскими, теперь демократическими. Все вносят поправки, но преступление остается преступлением…, – формально госпожа Кампе не досидела свою десятку. Если бы нацисты остались у власти, женщину освободили бы летом сорок пятого года.

Бывшая медсестра поджала губы:

– Я продала семейные драгоценности, чтобы спасти мужа, – холодно сказала фрау Кампе, – и достать ему чистый паспорт для выезда из Германии…, – Вольфганг уточнил: «Поддельный паспорт». Губы сомкнулись в еще более тонкую нить:

– Мой муж завоевал серебро для Германии на Олимпиаде в Лос-Анджелесе, – Кампе тоже закурила, – однако он рисковал арестом и концлагерем из-за цыганского происхождения…, – женщина неожиданно подалась вперед.

Вольфганг раскрыл рот. Фрау Кампе брезгливо повертела выхваченную у него справку:

– У вас что, имеется, доступ к архивам в советской зоне, – поинтересовалась она, – я отбывала заключение в Равенсбрюке…

Криминалитет, мотавший сроки в нацистских лагерях, не считался жертвами режима и никаких пенсий не получал.

Вольфганг забрал бумагу:

– Повадки у нее точно уголовные. Наверняка, она не только спекулировала золотом, но и делала подпольные аборты…, – он отозвался:

– К тем бумагам мы хода не имеем, но вас осудили в Киле, откуда и поступили сведения…, – госпожа Кампе пыхнула на него дымом:

– Вы пользуетесь нацистскими архивами, – утвердительно сказала женщина, – они ничего не уничтожали…, – Вольфганг пожал плечами:

– Воюют не с бумагами, а с людьми, госпожа Кампе. Архивы ни в чем не провинились…, – он приглушил радио, бубнящее что-то о праздновании Дня Независимости в США, – чем я могу вам помочь…

Грета вспомнила о конвертах, надписанных аккуратным почерком Гертруды Моллер, о фотографиях серьезной девочки в белом платье и фате:

– Магдалена приняла первое причастие. Она очень способна к музыке и прилежно занимается…, – Грета помнила и капитана Авербаха. Магдалена была похожа на отца:

– Он погиб в Израиле, – вздохнула женщина, – но маэстро Генрик должен знать, что его сестра жива…, – они с Кампе ходили на концерт маэстро Генрика в Стокгольме.

В клинике Грета почти ничего не услышала от Магдалены. Девушка только что-то просипела в ответ на мягкое пожатие руки:

– Марта просила меня разыскать ее, – Грета велела себе успокоиться, – она боялась, что девочку обвинят в пожаре на ферме. Судя по всему, так и случилось…, – младший брат Магдалены тоже выжил, но Грета не хотела упоминать о Иоганне:

– Учитывая, что он на востоке, а мы на западе, лучше молчать…, – начальник крипо напомнил ей следователя в Киле, занимавшегося ее делом, – правильно говорит Кампе, полиция есть полиция…. – Грета, тем не менее, рассказала о вчерашней встрече с девушкой:

– Я не знаю, почему Магдалена оказалась в закрытой психиатрической лечебнице, – Грета поздравила себя с тем, что не разучилась лихо врать полицейским, – но я дружила с ее матерью и уверена, что девочка не могла совершить ничего дурного…, – начальник крипо обмахнулся справкой:

– Вы дружили с фрау Брунс, в девичестве Моллер, – он скривил губы, – бывшей надзирательницей концентрационного лагеря Равенсбрюк, где вы отбывали наказание…, – он помолчал, – хотя я не удивлен. Криминалитет в лагерях подвизался у кормушки, а борцы с нацизмом страдали от жесткого обращения, в том числе и со стороны уголовников…, – он бросил справку в ящик стола:

– Ничем не могу помочь, фрау Кампе, – начальник крипо поднялся, – я не обязан сообщать сведения, касающиеся судьбы фрейлейн Брунс. Всего хорошего, – руки он Грете не подал, – приятного отдыха на родине…, – оказавшись на улице, Грета витиевато выругалась.